Русский Лондон - Сергей Романюк

– Огарев, Натали, Наташа, да идите скорей!

Jules первый прибежал и спросил:

– Monsieur a sonne? (Вы звонили?)

– Может быть, но что же они не идут? Идите скорее, отыщите всех.

Жюль смотрел на Герцена с удивлением и удовольствием.

– У вас очень веселый вид, – сказал он.

– Да, я думаю, – отвечал рассеянно Герцен.

В одну минуту мы все сбежались с разных сторон, ожидая что-то особенное, но по голосу Герцена скорей хорошее. Герцен махал нам издали газетой, не отвечал на наши вопросы о том, что случилось; наконец вернулся в свой кабинет, и мы за ним.

– Садитесь все и слушайте, – сказал Герцен, – и стал нам читать манифест. Голос его прерывался от волнения; наконец он передал газету Огареву и сказал:

– Читай, Огарев, я больше не могу.

Огарев дочитал манифест своим спокойным, тихим голосом, хотя внутри он был не менее рад, чем Герцен; но все в нем проявлялось иначе, чем в Герцене…

– Огарев, – сказал Герцен, – я хочу праздновать у себя дома, у нас, это великое событие… Быть может, – продолжал он с одушевлением, – в нашей жизни и не встретится более такого светлого дня. Послушай, мы живем, как работники, все труд, работа, – надо когда-нибудь и отдохнуть и взглянуть назад, какой путь нами пройден, и порадоваться счастливому исходу вопроса, который нам очень близок; быть может, в нем и наша лепта есть.

– А вы, – сказал он, обращаясь ко мне с Наташей, – вы должны нам приготовить цветные знамена и нашить на них крупными буквами из белого коленкору, на одном: "Освобождение крестьян в России 19-го февраля 1861 года", на другом: "Вольная русская типография в Лондоне" и проч. Днем у нас будет обед для русских… Наконец день праздника был назначен… В назначенный день с утра было не очень много гостей, только русские и поляки… Было так много народу на этом празднике, что никто не мог сесть. Даже кругом нашего дома стояла густая толпа, так что полицейские во весь вечер охраняли наш дом от воров»[128].

Однако праздник был омрачен известием о кровавом подавлении демонстраций в Польше.

Имя Герцена становится в России символом свободного неподцензурного слова. К нему в Лондон стремятся буквально все русские, приезжавшие в Великобританию, да иногда и вообще они отправлялись в долгий путь за границу только для того, чтобы увидеть Герцена: «Каждый русский, приезжавший в Лондон, считал своим долгом сходить к нему на поклонение»[129]. И сам Герцен вспоминал: «Ни страшная даль… ни постоянно запертые двери по утрам – ничего не помогало». В «Орсетовку» к Герцену и Огареву приезжали многие русские, буквально осаждавшие их, бывавшие тут каждый день, среди которых были и шпионы, подсылавшиеся русским правительством. Как рассказывала Тучкова, Герцена посещали буквально сотни людей, среди которых были и знаменитые писатели и художники, выдающиеся общественные и революционные деятели. У него побывали и Иван Тургенев, и Лев Толстой, и Чернышевский, и Александр Иванов, и Сергей Боткин, и Марко Вовчок, и крупнейшие представители западноевропейских общественных движений. «Иногда приезжали русские студенты, ехавшие учиться в Германию. Не зная ни слова по-английски, они ехали в Лондон дня на два нарочно, чтобы пожать руки издателям «Колокола»… Тут были и люди, сочувствовавшие убеждениям двух друзей хоть отчасти… но были и такие, которые приезжали только из подражания другим».

В марте 1861 г. в этом доме часто бывал Лев Николаевич Толстой. Сохранились его впечатления о встрече с Герценом: «Он поразил Льва Николаевича своей внешностью небольшого, толстенького человека и внутренним электричеством, исходившим из него. – Живой, отзывчивый, умный, интересный, – пояснил Лев Николаевич, по обыкновению иллюстрируя оттенки своих мыслей движениями рук, – Герцен сразу заговорил со мною так, как будто мы давно знакомы, и сразу заинтересовал меня своею личностью». Герцена заинтересовал его новый знакомый, но он весьма скептически отозвался о его убеждениях: как он писал Тургеневу, «Толстой – короткий знакомый; мы уж и спорили; он упорен и говорит чушь, но простодушный и хороший человек; даже Лиза Огарева его полюбила и называет «Левстой». Что же больше? Только зачем он не думает, а все как под Севастополем, берет храбростью, натиском…»[130] В следующем письме от 12 марта Герцен опять писал Тургеневу о Толстом: «Гр. Толстой сильно завирается подчас: у него еще мозговарение не сделалось после того, как он покушал впечатлений»[131].

Герцен, к удивлению Толстого, не привыкшего к западному быту, повел его не в дом, а в ближний ресторанчик, сомнительного, как посчитал посетитель, достоинства, да еще и пошел с ним «в какой-то плоской фуражке», а Толстой был тогда «большим франтом, носил цилиндр, пальмерстон[132] и пр.». Несмотря на то что Герцен был не так, как следовало, одет, он еще и выговорил Толстому, что он бестактно вел себя с поляками, присоединившимися к ним – «Сейчас видна русская бестактность. Разве можно было так говорить при поляках?» Толстой много позднее вспоминал, что «все это вышло у Герцена просто, дружественно и даже обаятельно. Я не встречал больше таких обаятельных людей, как он. Он неизмеримо выше всех политических деятелей того и этого времени»[133].

Сюда же приезжал в 1862 г. Ф. М. Достоевский – 4 июля он встретился с Герценом и подарил ему «Записки из мертвого дома» с надписью: «Александру Ивановичу Герцену с знак глубочайшего уважения от автора». На следующий день Герцен отправил письмо Огареву: «Вчера был Достоевский – он наивный, не совсем ясный, но очень милый человек. Верит с энтузиасмом в русский народ»[134]. Возможно, встреча состоялась 5 июля, на ней присутствовал и М. А. Бакунин, они также увиделись уже перед отъездом Достоевского из Лондона 19–20 июля 1862 г.

Из «Орсетовки» Герцен 28 июня 1863 г. переезжает на новую квартиру недалеко от тех мест, где он жил в 1854–1855 гг. Он пишет дочери: «Вот мы и на даче, милая Тата, и сегодня же открыта сюда железная дорога – езда из Waterloo Station до Теддингтона 46 м, и от станции до нашего дома от 4 до 5 м».

Тучкова-Огарева рассказывает: «В пятнадцати (!) минутах по железной дороге от Лондона было местечко, называемое Теддингтон и состоявшее из длинной улицы, где были раскинуты загородные дома с большими роскошными садами позади домов и частые домики с различными маленькими лавками для удобств занимающих большие дома. Там Герцен нашел довольно просторный дом с большим садом, куда мы и переехали все… Наш новый дом имел только одно большое неудобство. За ним была какая-то фабрика, и часто в саду пахло растопленным салом»[135]. Это так называемый Элмфилд-хауз (Elmfield House). Он находится в Теддингтоне (Teddington), на улице High Street, недалеко от Ричмонда, на левом берегу Темзы. Дом этот был, вероятно, построен в первой половине XVIII в., в начале XIX в. принадлежал владельцами свечной фабрики, находившейся рядом (откуда и запах, о котором вспоминала Тучкова), а с 1892 г. тут помещались различные муниципальные районные службы. Теперь же дом предназначен для продажи и еще неизвестно, уцелеет ли он вообще…