Две свечи - Татьяна Бочарова

Ксюша отложила телефон и отправилась в кухню, готовить ужин.

Николай пришел, как и договаривались, в половине одиннадцатого. Прямо с порога подхватила Ксюшу на руки и унес в спальню.

Ужин в кухне остывал. «Вот так сбывается сказка», — думала Ксюша, лежа навзничь на тахте без сил, и глядя в потолок счастливыми и безумными глазами.

Николай рядом тихо шевельнулся, его ладонь легла ей на плечо.

— Устала? — Кажется, он улыбался, но Ксюша в темноте не видела его лица.

Она неопределенно мотнула головой. Это не означало ни «да», ни «нет», просто отражало ее состояние — тихого и полного блаженства.

Николай осторожно и ласково погладил нежную, шелковистую кожу.

— Какая ты… — Он запнулся, подбирая нужное слово. — Какая мягкая. Беззащитная. Точно ребенок. Тебя можно сжать в объятиях и раздавить.

— Раздави. — Ксюша вздохнула и переместила голову с подушки ему на грудь.

Он усмехнулся.

— Не хочу. Я буду тебя беречь. Как фарфоровую куклу. Знаешь, у отца, когда я был маленький, сидела на комоде такая куколка. Личико розовое, носик, ротик — все такое забавное, миниатюрное. И голубые глаза.

— Почему ты все время говоришь про отца? — Она глянула на него с удивлением и любопытством. — А мама?

— Мама умерла, когда мне было два года, — проговорил Николай просто и тихонько привлек ее к себе.

Ксюша опустила ресницы.

— Прости. Я ничего не знала. Ольга мне не сказала.

Его лицо напряглось, но лишь на мгновение. Потом на нем снова возникли нежность и умиротворенность.

— Отец так и не женился больше. Всего себя посвятил моему воспитанию.

— Он тоже был спортсмен? — спросила Ксюша.

— Нет. Он был обыкновенным инженером. Но держал себя в замечательной форме. Зимой и летом обливался ледяной водой, каждое утро совершал пробежки, на турнике такие кульбиты выделывал — закачаешься. Во дворе его уважали.

— Неужели у такого мужчины совсем не было женщин? — не поверила Ксюша. — По идее, они должны были табуном вокруг него виться.

— Они и вились, — засмеялся Николай. — Но отец ни к кому из них не относился всерьез, так, как когда-то к матери. Пожалуй, лишь к одной. Ее звали Наташа. Она была намного моложе отца, лет на двадцать, если не больше.

— Красивая? — отчего-то с ревностью поинтересовалась Ксюша.

Николай покачал головой.

— Тот-то и оно, что нет. Серая мышка. Маленькая, худенькая. Лицо какое-то неприметное. Волосы вечно кое-как лежат, она их в пучок закалывала, небрежно так, будто ей все равно, как она выглядит. А может, ей и было все равно.

— Чем же она зацепила твоего отца? — изумилась Ксюша.

— Сам не знаю. Было что-то в ней такое — словами этого не опишешь. Смирение какое-то, покорность.

— Чему покорность?

— Судьбе. Она будто бы ни о чем хорошем не мечтала, жила себе и… всем была довольна. Отец замуж ее никогда не звал, она и не расстраивалась. Ребенка он не хотел, Наташа любила меня, как сына. Хотя разница между нами была смехотворная — всего одиннадцать лет.

— А ты? Ты любил ее? — Ксюша требовательно заглянула ему в глаза.

— Любил. — Он кивнул.

— Как мать или как женщину?

— Как женщина она меня нисколько не волновала. Разве… разве только однажды. — Взгляд Николая стал задумчивым. Он бережно отстранил от себя Ксюшу, приподнялся на постели. — Мне тогда только-только исполнилось шестнадцать. Все лето я провел на сборах, в спортивном лагере. Вырос, возмужал, загорел. Вернулся домой, в Москву, поглядел в зеркало — вылитый отец. И росту почти такого же, а когда уезжал, был на семь сантиметров ниже. Ну, я стою, радуюсь, мечтаю о Надьке Рукавичкиной из второго подъезда — та мне давно нравилась, еще с прошлого года, да все никак смелости не хватало подойти к ней. Для пущей крутости еще и подбородок выпятил, и брови свел над переносицей. И тут входная дверь открывается, и входит Наташа. Плечики узенькие, опущенные, хвостик на затылке, в руках хозяйственные сумки. Увидела меня, лицо ее потеплело, в глазах радость: «Коля, ты приехал уже? А я думала, завтра». Я и правда, должен был завтра приехать, но что-то там в лагере произошло, не помню что, и мы раньше вернулись. «Хорошо, — говорит Наташа, — что я в магазин сбегала. Продуктов целую кучу накупила, как чувствовала, что ты объявишься. Голодный?» Меня и спрашивать незачем — я всегда был голодный, как любой парень, когда ему шестнадцать. Организм растет, ему заправка нужна. Голодный, отвечаю. А сам все не могу от зеркала оторваться, краем глаза туда кошу. А другим глазом — на Наташу. Заметила она, как я вырос? Она вроде бы не заметила. Во всяком случае, прошла мимо, сумки в кухню унесла. Вскоре там что-то зазвенело, забулькало, запах пошел. Я уже к тому времени в комнате своей сумку разобрал, грязное в ванную отнес, стирать, чистое надел. Сижу, жду, когда меня позовут. А она все не зовет. И стало тут меня что-то подзуживать. В новой майке, волосы пригладил — и в кухню, к Наташе. Она у плиты хлопочет, то попробует что-то, то посолит, то пену сольет. Фартучек у нее вокруг талии, махонький такой, с кармашком, волосы из пучка выпали, на спине лопатки, как крылышки. Услышала шаги, обернулась. «Что, невмоготу?» — И вдруг покраснела. Да как! Пунцовая стала, прямо вареный рак. Глаза забегали. На меня глянуть боится, только в стороны и в пол. Ну, и я ужасно застеснялся. Меня аж в жар бросило. Стою напротив нее и понимаю… понимаю, что хочу ее. И она меня хочет. Сколько это продолжалось, не запомнил. Очнулся, когда из кастрюли суп побежал. Зашипел, хлынул на плиту. Наташа ойкнула, конфорку закрутила, схватила тряпку. Стала вытирать мокрое. В это время отец пришел…

…Николай усмехнулся и поглядел на Ксюшу. Та лежала, притихшая, слушая его рассказ. Впервые он был отрыт перед ней, доверил самое сокровенное — воспоминания юности. Значит, она для него стала такой же близкой, как Ольга. Или даже еще ближе?

— Что же было потом? — проговорила Ксюша вполголоса, стараясь не нарушить хрупкую атмосферу душевной близости.

— Потом мы все трое сели обедать. Моего аппетита как не бывало — я сидел и давился едой. Наташа так же толком не могла придти в себя, краска с ее лица так и не сошла. «Ну, ты и начадила, — упрекнул ее отец. — Сама, гляди, как взмокла. Нет бы, окно открыть». Она послушно встала и распахнула створку. В кухню влетел легкий ветерок. Но он не мог остудить наши разгоряченные головы. Кажется, отец все понял. Взгляд его сделался сосредоточенным и тяжелым. Остаток обеда прошел в молчании. Я ушел к себе, они с Наташей остались на кухне. Я слышал — они о чем-то говорят, но слов было не разобрать. Потом хлопнула дверь. Через несколько минут ко мне зашел отец. Я спросил его, где Наташа. Он сказал, что уехала к матери. Вернется нескоро.

— Она не вернулась? — тихонько проговорила Ксюша.