Две свечи - Татьяна Бочарова

Костя, сгорбившись, сидел в кухне не табурете. На столе перед ним стояла остывшая чашка чая, и лежал наполовину засохший бутерброд с сыром. В руке Костя держал мобильник. Крошечный «Панасоник» почти целиком умещался в ладони и весело помаргивал зеленым глазком, словно хотел сказать своему хозяину: «Не унывай, все будет в полном порядке».

Ровно час назад ушла Марина. Перед уходом она плакала, тихо, беззвучно, и оттого еще более горько. Костя пытался утешить ее, неловко гладил по голове, целовал в мокрый от слез висок, бегал за водой. Он был сам себе противен — словно со стороны видел свое каменное лицо, пустые глаза, губы, раздвинутые в резиновой улыбке. Марина все это тоже видела. Она перестала плакать, несколько раз судорожно вздохнула и спокойно произнесла:

— Котик, я пойду. Ты не сердись. Ночевать сегодня не останусь, Димка с утра куксился, боюсь, как бы не разболелся.

Костя молча кивнул. Он прекрасно знал, что дело не в ребенке и ему было невыразимо стыдно. Дело в нем самом, в его ненормальной привязанности к Ксюше. Марина — чудесная девушка, и физически она ему подходит, и хозяйка отменная. Те полтора месяца, что они знакомы, она вела себя безупречно и благородно по отношению к нему. Но время идет, и она видит, чем дальше, тем больше — сердце Костино так и не освободилось. Нет в нем места для нее и сына, нет, хоть убей. Что ей сказать, как возразить, если на самом деле это чистая правда?

— Может, останешься? — неуверенно спросил Костя.

Марина покачала головой и улыбнулась, ласково, нежно — полжизни отдать за такую улыбку.

— Нет. Нет, Котик, я не могу больше смотреть, как ты мучаешься. Если соскучишься, позвони, я приеду. Ты очень хороший, самый лучший из всех кого я знала. Правда. — Она подошла и поцеловала его.

Осторожно стерла со щеки отпечаток губной помады, поглядела пристально — в глазах пряталась тоска.

— Я обязательно позвоню, — проговорил Костя, стараясь придать голосу твердость. — Обязательно. Завтра.

— Хорошо. — Марина кивнула, накинула плащ и скрылась за дверью.

Через пять минут после ее ухода раздался телефонный звонок. Костя знал, кто это. Много раз в течение сегодняшнего дня он игнорировал сигнал мобильного, нажимая на «сброс». Надо же, не прошло и года, как Ксюша о нем вспомнила!

Он подошел к аппарату, настроив себя не поддаваться и быть непреклонным. Все кончено. У него отныне новая жизнь. Завтра он позвонит Марине, и они все втроем, с Димкой, пойдут в зоопарк. А послезавтра в цирк. А послепослезавтра…

Он услышал ЕЕ голос и понял, что никуда они не пойдут. Она плакала, и он таял от нежности. Говорил жестокие вещи, а душа его рыдала и ликовала одновременно. Как быть? Он запутался окончательно, застрял между вчера и завтра, потеряв сегодня. Мариночка, милая, прости, если можешь…

Все-таки ему хватило сил произнести холодную отповедь. Костя даже сам удивился — насколько естественно и убедительно звучало то, что он говорил Ксюше в трубку. Главное, что и она поверила, он слышал, как изменился ее тон, стал из заносчивого потерянным, страдальческим. Держалась она молодцом — другая бы начала унижаться, просить, но только не Ксюша. Костя знал — она на такое не способна. И потому колебался до последнего, проверял себя, прислушивался — вдруг внутри все выгорело, и он переживает из-за пустоты. А потом, неожиданно, его охватил гнев: выгорело, не выгорело — сколько можно? Нужно заканчивать с этим, и баста.

Костя сухо попрощался и повесил трубку. И тут же его скрутило по полной программе. Он себе места не находил, слонялся по квартире, как лунатик, лишенный сразу всех пяти чувств, ослепший, оглохший, немой. Потом схватил сотовый, набрал заветный номер. И тут же сбросил.

Нет. Не будет он ей звонить. У него есть Марина, он нужен ей и мальчику. Пора уже образумиться и оценить преданных тебе людей по достоинству.

Костя ушел на кухню, вскипятил себе чаю, сделал бутерброд, но есть не смог. С телефоном расстаться он тоже не мог, так и держал его в руках. Сидел и ждал неизвестно чего. Ждал, пока в дверь не позвонили.

Он был уверен, что это Марина вернулась. Сжалилась над ним, побоялась оставлять одного. Ему стало легко и хорошо — вот все и решилось само собой. Надо прямо сейчас сказать ей про зоопарк.

Костя вышел в прихожую и отпер дверь. На пороге стояла Ксюша. Она была похожа на призрак — лицо неестественно белое, глаза огромные и светятся, губы едва заметно шевелятся. Косте захотелось зажмуриться и убежать, но убежать было невозможно. На то это была и Ксюша — она по-хозяйски отодвинула его плечом и вошла в квартиру. Сняла куртку и сапожки, не надевая тапочек, прошагала в комнату. Села на диван, и только тут сникла. Глаза ее потухли, плечи опустились. Она затравленно огляделась по сторонам.

— Нет здесь никакой Марины. Зачем ты наврал?

— Я не врал. Она была здесь. Три часа назад.

— Ты любишь ее? Скажи, что любишь. Вслух скажи.

Костя покачал головой.

— Зачем это все? Я отвечаю за свои слова.

Ксюша улыбнулась.

— Дурачок ты, дурачок. Заставил меня ехать в такую даль.

Она уже вставала с дивана, медленно распрямляла свое гибкое, кошачье тело. Никуда от нее было не деться, только раствориться в воздухе или умереть на месте.

— Костя, — ласково проговорила Ксюша. — Костенька. Ну, прости меня, глупую. Я никакая не ведьма, а обыкновенная идиотка. Николай любит Ольгу. А я…

Он задержал дыхание. Он ждал заветных слов, которых ждал всю жизнь. И она сказала их — не голосом, но прикосновениями, взглядом, губами. И тогда он вдруг понял, что она всю жизнь говорила ему это, а он не слышал, не понимал. И потому отпускал ее, и она уходила. Уходила, чтобы потом вернуться, навсегда остаться с ним.

…Почему мы так часто не доверяем самим себе, отступаем назад в нерешительности и страхе, когда стоит лишь протянуть руку и взять то, что причитается, что назначено судьбой? И почему нас так тянет туманная неведомая даль, за которой, быть может, ничего нет, кроме холода и пустоты, но которая кажется манящей и прекрасной, покуда не перейдена главная, решающая черта? Ответить бы на эти вопросы — и в жизни стало бы меньше слез и больше радости. Но нет однозначных ответов — каждый решает сам свою задачку, каждый волен распоряжаться судьбой по своему усмотрению, и не на кого свалить вину за ошибки. Да и нужно ли: ведь ошибки — те кирпичики, из которых строится мироздание, не будет их, не будет и успехов, гениальных озарений, творческих взлетов, всепоглощающей страсти. Не будет и самой любви — ибо она тоже, подчас, великая ошибка, за которую приходится платить.