Мертвое царство - Анастасия Андрианова

– Но ведь у меня выходило ещё тогда, когда я и думать не мог, будто сам – сын лесового. Моими врагами были люди.

– Но не войска, Лерис.

Настало моё время молчать и думать.

– Ты не хочешь воевать настолько, что не можешь даже помочь мне в моей затее? Одному тут не справиться, сам знаю. Но вдвоём могли бы попытаться.

– Лерис, я этого не говорил.

Между нами повисло напряжение. Я был обижен его упрямством и нежеланием идти хоть на какие-то жертвы во имя всех Княжеств. Сейчас Трегор напомнил мне заплывшего жиром крестьянина, некогда заводилу и завсегдатая деревенских танцев, а ныне – хозяина двора и мужа полногрудой красавицы. Такого, кто боится, что любой шаг в сторону отнимет у него мягкую постель и тёплые женины груди.

– Считай, что сказал.

Я поднялся, и Рудо тут же метнулся ко мне, едва не задев хлипкий походный стол своим грузным телом. Трегор окликнул меня, но я гордо прошествовал к выходу из шатра.

– Лерис, ты всеми силами хочешь сделать эту войну смертоубийственнее некуда! Пойми же, нам нельзя дразнить царя нечистецкими силами! Ты ведь не знаешь, какое у него войско и что за оружие он может использовать. Не зли врага больше, чем того требуется, прошу.

Я даже не обернулся. Мне были противны трусливые речи Трегора.

– Я пришёл к брату, – процедил я. – Но увидел робкого незнакомца.

– Лерис, мне нужно подумать, – сдался Трегор.

Я обернулся и улыбнулся ему уголком рта.

– Думай, но не слишком долго.

Я вышел из шатра ещё более растревоженный, раздосадованный и смятенный, чем до того. Скоморошье стойбище я прошёл быстро, не откликаясь на предложения шутов выпить с ними кружку пенного или попробовать сладких пирогов. Никогда ещё я не получал отказа от Трегора, и сейчас вновь вернулось жжение и скребущееся чувство в груди.

Меня настолько охватило разочарование, что лишь в пути я понял, что не спросил Трегора, не слышал ли он чего об Огарьке. Во мне заворочалась тоска, глухая и серая, словно предзимнее небо.

Сгустилась ночь, и ехать по лесной тропе было опасно: лик Серебряной Матери не показывался на небе, даже снег не делал лес светлее. Я пустил Рудо вдоль Тракта, в сторону деревеньки, где, знал, был приличный постоялый двор, хозяин которого варил отменное пенное. Там-то я и решил переночевать.

Рудо фыркал, рвался вперёд скорее, чем обычно, и я заподозрил, что пёс учуял впереди что-то приметное. Дичь? Или всадник? Мне не пришлось долго гадать. Мы проехали ещё совсем немного и увидели впереди, посреди дороги, медведя, а рядом – стройного юношу. Он улыбался во весь рот.

– Огарёк! – выдохнул я. – Глазам не верю! Что ты здесь делаешь? Где ты был, шельмец?

Рудо рванул к Шаньге, медведь тоже потянулся к псу, и звери принялись радостно обнюхиваться. Я спрыгнул на землю и прижал к себе Огарька крепче, чем обнимал Трегора.

– Только не говори, что ты тоже будешь со мной спорить, – тихо попросил я.

Огарёк шепнул, обнимая меня в ответ:

– Я всегда с тобой соглашаюсь, ты ведь знаешь.

Мы замерли посреди заснеженного Тракта, одни на много вёрст вокруг. Позёмка засыпала нас мелкой снежной крупой.

– Шаньга первый учуял, – пояснил Огарёк. – Учуял вас и отказался дальше бежать. Мы домой возвращались, в Горвень. Задержались, прости, так ведь дела были. Хотели переночевать в Млешике, а оттуда – сразу к тебе. Сам-то ты как тут очутился?

– По пути расскажу.

* * *

Мы заехали погреться в один из сокольих кабаков, в которые я частенько захаживал, когда сам ещё летал по княжьим поручениям. Огарёк ворчал, что я так и не изменил сокольих привычек, пусть и назвал себя князем, а я смеялся и отмахивался: хоть обрубил себе крылья, а сердце соколье не вырвешь.

– Неси-ка нам выпить покрепче да поесть погорячее! – распорядился Огарёк, врываясь в кабак.

Все переполошились, заметались – не узнать Огарька невозможно, особенно в сокольем-то кабаке. Оттого и подали нам всего да быстро. От тепла и еды я разомлел: в сокольих кабаках всегда ощущался какой-то особый добрый дух, а может, в том было лишь моё предубеждение.

В голове у меня мысли вставали на место. Теперь я понимал, что недостойно повёл себя с Трегором. Мне не хватило мудрости встать на его сторону, огненная натура частенько приносила неприятности, и я решил, что надо усерднее работать над своим характером.

– Ну, чего приуныл? – спросил Огарёк, заглядывая мне в лицо.

Я допил брагу и со стуком поставил чашку на стол.

– Да вот, Трегора обидел.

– Ты? Да ни в жизнь не поверю.

Огарёк сложил руки перед собой и сурово сжал губы, будто решил допытываться правды.

– Так и было. Повёл себя как девка капризная. Теперь думаю об этом, и тошно от себя становится.

Огарёк сжал мою руку.

– Не верю, что Трегор правда на тебя зол. Ты бываешь несносен, Кречет, это правда, но мы все уже слишком хорошо тебя знаем, чтобы таить обиды. Если тебе станет легче… Если хочешь, я съезжу к нему и скажу, что ты раскаиваешься и признаёшь, что был неправ. Съездить?

В жёлтых глазах Огарька я видел искреннее сочувствие. Моё сердце сжалось от нежности и благодарности. Я сжал его пальцы в ответ и накрыл сверху второй рукой.

– Разве Шаньге не пора в спячку ложиться?

Огарёк обернулся на медведя, грызущего огромную рыбину в углу, и улыбнулся.

– Быстренько съездим к Трегору и на покой отправлю. Пускай спит до весны. Мы туда и обратно за день обернёмся!

Я покачал головой.

– Лучше бы мне самому. Посчитает, что струсил, раз гонца посылаю.

– Не гонца! – фыркнул Огарёк. – Меня. Ты ведь должен готовиться к битве, когда тебе разъезжать? Письмо отправить – вот то было бы стыдно, а я – всё равно что рука твоя правая, это каждая собака в Княжествах знает.

В словах Огарька была правда. Я надеялся, что Трегор всё-таки умнее и великодушнее меня и уже простил мне мою жестокость, но всё же мне нужно было извиниться. Я мог бы попросить Смарагделя и переместиться к стойбищу быстро, но Трегор, вероятно, уже увёл ватагу из Млешика, новые поиски потребовали бы времени. В самом деле, было бы разумно послать Огарька с извинениями, а самому заняться подготовкой к нападению на войско царя, скребущееся ко мне через Перешеек. Огарёк терпеливо ждал, что я решу, и огненные блики чётко очерчивали его красивое лицо.

– Ладно. Ты прав. Езжай, только быстро, и, молю, будь осторожен.

– Я всегда осторожен, – ответил Огарёк и гордо приподнял подбородок.

Падальщица

Чем ближе к Княжествам, тем чуднее выглядели люди. Мужчины тут носили кафтаны и меховые плащи, а многие женщины надевали на головы странные украшения, похожие на низкие, отделанные вышивкой и камнями гребни. И, конечно, тем страннее смотрелась я сама.