Дочь любимой женщины - Денис Драгунский

Он прошелся по сцене и сказал:

– Пожелаем им доброго пути.

Помолчал еще и сказал:

– Ну, всё.

Махнул рукой и скрылся за кулисами.

Гром аплодисментов чуть не обрушил потолок.

А журналисты, театральные обозреватели и критики бегом помчались в свои редакции, чтобы сообщить тем, кто сегодня вечером был в театре, – что они видели самый великий спектакль нашей эпохи.

Для меня загадка, зачем это пишут в титрах или аннотациях. Ну, ладно пишут – мало ли чего напишешь на афише или обложке, чтоб смотрели (покупали). Самое смешное, когда это пишут как бы в оправдание. «Вам не нравится этот фильм (роман), вы находите его искусственным, вымученным, конъюнктурным – а ведь он основан на совершенно реальных событиях, и его герои – на самом деле реальные люди». Ну и что тут удивительного? Бывает ведь честный нон-фикшен – биография знаменитого человека, документальный рассказ о реальном событии и т. п.

Но тут вот какая закавыка. Биографический роман о прославленном маршале или академике-нобелиате, с именами и фамилиями – это сложившийся тип книги нон-фикшен. А вот написать этакий как бы художественный, но отчасти нон-фикшн о неких реальных, но не очень знаменитых личностях – не получится. Это будет уже не нон-фикшен, а самый что ни на есть «фикшен», который судят по совсем другим законам. Не по законам документалистики, а по законам художественной литературы.

Почему? Потому что прототип никому, кроме автора, не интересен. Он не может сам по себе служить ориентиром. Мы не можем воскликнуть: «А на самом деле все не так было!» (что на самом-то деле означает: «В других книгах рассказано по-другому!») – как восклицаем, читая нон-фикшен про Шостаковича или Ландау, например.

А тут – извините. Никого не интересует, что описанная вами история на самом деле случилась в таком-то году в таком-то городе, с такими-то людьми. Важно, как это написано.

В конце концов, все художественные тексты так или иначе «основаны на реальных событиях», и в них действуют некие «реальные персонажи». Надоевшие примеры – и «Война и мир», и «Преступление и наказание», и «Бесы». В конце концов, любой текст – это некое «лего» из кусочков реальных историй, реальных людей и реально сказанных слов.

Авторы иногда ставят в начале текста вот такие забавные заявления.

Либо: «Все события и персонажи являются вымышленными, все совпадения случайны».

Это означает – перед вами памфлет. Так что ловите тайные намеки, разгадывайте имена, адреса, должности.

Либо же: «Основано на реальных событиях».

Это означает – если текст вас не убеждает, если вы не верите автору, то вы дураки, потому на самом деле все так и было.

Но в искусстве действует совсем другое «на самом деле», чем в жизни.

1937 год, январь.

На секретном заводе под Челябинском – взрыв. Производство советского чудо-оружия застопорилось.

Сталину докладывают, что в деле может разобраться только профессор Антон Викентьевич Белосельский. Он уже приговорен к расстрелу на Втором Московском процессе как троцкист, но еще не казнен. Сталин приказывает наркому внутренних дел Ежову найти надежного человека, который отконвоирует профессора на Южный Урал. Это сложное задание, потому что фото профессора уже помещено во всех газетах, и трудящиеся хотят убить его, как бешеную собаку.

Ежов поручает дело капитану госбезопасности Яну Газемберу. Сын румынской еврейки и венгерского австрийца, он в ЧК считается кровавым садистом. Он патологический русофоб. Кроме того – гомосексуал, побывал даже любовником самого Ежова. Он с презрением и брезгливостью относится к самой идее семейной жизни, к женщинам, терпеть не может детей. Он убежденный плебей. А профессор – русский дворянин, натурал, семьянин, с нежностью вспоминает о своей жене и четверых малышах. И, по старой дворянской привычке, не любит «извращенцев и инородцев».

Но в ходе длинной поездки, в которой злобный Газембер вынужден с помощью маузера и своей красной книжечки защищать Белосельского от разгневанных трудящихся, – они начинают понимать друг друга.

Кровавый чекист-гей понимает, что дворянин, гомофоб и шовинист Белосельский – несчастный человек, изуродованный ужасной средой дворянства, гимназии и университета. А шовинист-натурал профессор чувствует, что под суровым френчем чекиста, который походя пристает к мальчикам-официантам, бьется нежное сердце, полное любви к женщинам и великой русской культуре.

Авария на заводе ликвидирована.

Профессор Белосельский дает инженерам нужные указания, и линия по производству чудо-оружия вот-вот вновь начнет работать.

Последний разговор в гостиничном номере. Герои вспоминают свое детство. Выясняется, что оба они из Бессарабии, а отец профессора, известный тамошний антисемит, во время погрома убил деда и бабку Газембера и изнасиловал его мать. То есть не исключено, что они – братья. Белосельский становится перед ним на колени и просит прощения. Газембер его прощает. А Белосельский в ответ прощает его за то, что «инородцы сделали с Россией». Они оба понимают, что России нужно не чудо-оружие, а духовное возрождение, демократия и толерантность.

Поняв это, они среди ночи выходят из гостиницы.

Сначала на завод. Белосельский обрывает и перепутывает все провода на диспетчерском пункте. Потом идут в городской отдел НКВД, где Газембер сжигает все доносы и расстрельные дела.

Возвращаются в гостиницу. Но там их ждет другой человек с красной книжечкой. Чекист Газембер арестован, а профессора Белосельского должны везти в Москву для исполнения приговора.

На прощание они обнимаются, теперь уже как лучшие друзья, как братья. Даже чекист номер два не может сдержать слез.

Если в «документальном театре» вдруг окажется, что несчастные, несытые и небритые люди в помятых, пропотевших одежках, сидящие на деревянных чемоданах в обшарпанной квартире, которых представили жертвами какой-то социальной катастрофы, – это не «настоящие несчастные», а актеры, то зрители сочтут себя оскорбленными. Хотя радоваться надо как минимум двум вещам. Во-первых, на самом деле этим людям совсем не так плохо, как они изображают. Во-вторых, перед нами прекрасные артисты, раз мы им поверили, браво!

Но нет! В зрителях бушует какое-то римское чувство: чтоб гладиатор умирал по-настоящему.

Зачем? А затем, чтоб увидеть жизнь как она есть.

Но невдомек этим новым римлянам, что «жизнь как она есть» в смысле правдивости гораздо менее надежна, чем беллетристика, чем художественный вымысел. История Анны Карениной (Раскольникова, Свидригайлова и т. д.) безупречна с точки зрения истины: никакой критик не скажет, что «на самом деле все было не так!». Но попробуйте рассказать на ток-шоу историю реальной Анны К. из соседнего подъезда. Вас тут же уличат в тысяче неточностей и передержек, в неведении и в злонамеренном вранье.