День, когда мы будем вместе - Юрий Никитин

– Ну надо же – ничего закусить не взял!

И даже сделал вид, что поднимаюсь, но Надя, как я и ожидал, оказалась самой сердобольной из сестер и тут же нашла выход.

– Да вон же целое блюдо орехов, – сказала она. – Веня на них уже смотреть не может, а все ест и ест. Говорит, это для ума. Они действительно мозговые полушария очень напоминают, правда, ведь?

– Еще как, – ответил я, щедрой рукой пройдясь по блюду. – Вениамину без них нельзя. Он же поэт, а все греческие поэты, как известно, питались преимущественно греческими орехами… ну, в смысле, грецкими. Кстати, ученые уже доказали, что те, кто их потребляет в значительном количестве, очень легко осваивают греческий язык.

Далее я переключился на болгарский перец, которого съел всего с килограмм и уже без проблем мог общаться с болгарами… На Вениамина я старался прямо не смотреть, но, в очередной раз запуская руку в блюдо, все же глянул и тотчас понял, что я садист.

Наказание мне последовало тут же в лице одного мужчины средних лет с просторным лбом мыслителя, одной красивой женщины с больной головой и одной восхитительной проказницы, которая, завидев меня, пристроилась позади красавицы и соорудила ей из пальцев рожки.

Я в последний раз проверил, глубоко ли блюдо с орехами, поблагодарил Надю, похлопал по плечу Вениамина и направился навстречу троице.

Больше всех мне обрадовался пан Гжегош. Его манера речи озадачивала меня. Он, подобно пулемету, говорил очередями и столь же скоротечно. С первой очередью он сообщил мне, как трудно приходится не слишком молодому мужчине с двумя молодыми женщинами, и тут я ему посочувствовал, сказав, что, мол, и с одной иной раз не знаешь, как управиться, а уж с двумя… Зрелая дама одарила меня презрительным взглядом, скособочив при этом физиономию, а молодушка чуть слышно подхихикнула в кулачок. Вторую же очередь пан Гжегош посвятил выбору напитков и, не дав мне высказаться по этому поводу, заказал пузатую бутылку виски «Хейг» и бутылку бренди. Я полез в карман, но он остановил меня, сказав, что хочет попросить об одной услуге. Послезавтра они с Лидией на два дня улетают в Гданьск, и он был бы мне очень признателен, если бы я присмотрел за Агнешкой, добавив при этом, что для него она, как дочь. Я пообещал присмотреть, и мы, груженые бутылками, бокалами, фруктами и шоколадом, вернулись к столу.

Через полчаса мы ополовинили свои бутылки, и напряженная было обстановка сама собой разрядилась. У барышень заблестели глазки, и Агнешка, выскочив из-за стола, потащила пана Гжегоша танцевать. Лидия смотрела мимо меня и покачивала головой в такт заказанной мною ранее мрачновато-мужественной Этты Джеймс.

– Ну, мальчик – наигрался в догонялки с девочкой? – насмешливо спросила моя любовница, все так же глядя в окружающее пространство.

– Это преступление?

– Нет, конечно, нет! – мотнула она головой, следя теперь за танцорами. – И протяжные стоны, когда ты массировал ее, тоже не преступление.

– Не смей ревновать меня ни к кому, – сказал я. – Даже если бы здесь появилась вдруг Орнела Мути, то я бы…

– … тоже гонялся за ней, как угорелый! – победно добавила за меня Лидия. – И также бы делал ей массаж, если бы она тебя об этом попросила. И стонала бы еще громче, чем эта полоумная Агнешка. Кстати, некоторые подумали, что вы занимались с ней любовью.

– Без комментариев, мадам, – сказал я. – Что же касается чувственных стонов на любовном ложе, то ваше мнение здесь весьма авторитетно, потому что в этом деле вы – чемпионка.

Она притворно нахмурилась и даже фыркнула, но моя оценка ее достижений в некоторых областях пришлась ей по душе.

Я тем временем продолжил:

– За баром, невдалеке есть скамейка, скрытая кустами. Сошлись сейчас на головную боль, о которой все знают, и скажи, что идешь домой, а сама подходи к большой сосне у тропинки. Мне почему-то хочется продлить наш разговор о том, какой я нехороший.

– Но Агнешка придет вскоре домой и увидит, что меня нет, – неуверенно возразила Лидия.

– Когда вернешься, скажешь, что ходила дышать свежим воздухом, и теперь чувствуешь себя лучше, – наставлял ее я. – Главное, что ты никого и не в чем не обманешь.

Она неопределенно покачала головой, и тут у стола появились танцоры. Я предложил выпить за самых красивых женщин черноморского побережья Болгарии, но имен не назвал, так как все и так поняли, кто они. Мы выпили, и Лидия, коснувшись головы, сказала:

– Я пойду прилягу, а вы сидите, отдыхайте…

Агнешка вызвалась сопроводить ее, и мне пришлось заметить недовольно, что эдак мы с паном Гжегошем останемся без женского внимания и чего доброго наворотим такого…

Болтая о том о сем, мы еще посидели минут двадцать и откланялись. У входа в «свечку» пан Гжегош сказал:

– Да, Тим, завтра вечером – финал чемпионата Европы по волейболу СССР – Польша. Нас организовано доставят во Дворец спорта.

– Прекрасно, – одобрил я. – Вы за кого будете болеть?

– Разумеется, за сильнейших, – ответил он с улыбкой. – Это значит – за поляков.

– А я всегда болею за слабейших, выходит – тоже за поляков.

Мы посмеялись дружески и разбрелись, хотя в отношении меня этот глагол был не совсем точен: это они уходили, а я стоял и глядел им вслед, благо зрелище того стоило. Агнешка, удаляясь, держалась одной рукой за пана Гжегоша, а другую положила себе на попку и выделывала ею такие кренделя, что я опомнился лишь тогда, когда недовольно проскрипела входная дверь, и чертовка скрылась за ней.

Я еще только подходил к сосне, как из-за нее вышла Лидия. Мы поцеловались по-домашнему и, обнявшись, пошли к кустам, за которыми спряталась сводница-скамейка. Лидия переоделась: вместо джинсов на ней была юбка, а короткая кофточка, надетая будто наспех, не скрывала отсутствия лифчика.

Миловаться с ней было сущим наслаждением. Она все знала, все предугадывала, была тиха и скромна в любовных желаниях. Я же, раззадоренный Агнешкой еще днем, хотел бурных ласк и неистовства.

Из бара чуть слышно доносилась грустная труба Сэчмо, и Лидия тихо плакала, целуя меня в шею…

Полдня, до того самого момента, как появился Антип с профессорским халатом, я пробездельничал, если брать во внимание сугубо физический аспект. Но мысль моя работала, да так лихо, что очень скоро мне стало тошно от самого себя и требовалось сделать нечто, чтобы придти в относительную норму. Я огляделся вокруг и увидел темный пузырек с настойкой, решительно взял его за горло и вылил содержимое в унитаз, но даже это не спасло меня от дум о леди Памеле. Я все тщился представить, как через несколько часов увижу эти некогда мертвые глаза, коснусь этой хладномраморной руки, услышу этот голос из небытия…Терпение мое наконец лопнуло, и я достал бутылку виски, к которой вроде как бы зарекся сегодня прикасаться.

Величайшая заслуга алкоголя состоит в том, что он примиряет вас с действительностью, чаще всего, мрачной. И впрямь: через четверть часа я думал уже о том, как выглядит леди Памела, какие у нее волосы, каковы ее рост и фигура… Где-то за час до обеда я привел себя в порядок с помощью нескольких упражнений и контрастного душа и чувствовал себя вполне сносно, учитывая то, что все, принятое мною в нарушение данного слова, давно было разложено на составляющие в моей частной химлаборатории и с позором выгнано из организма. Одежда моя была мало похожа на профессорскую, но халат должен был скрыть этот недостаток.