Метод книжной героини - Алекс Хилл

серьезно спрашивает Елисей.

И что это? Продолжает играть роль или?.. Я уже запуталась.

– Конечно, – отвечаю я.

– Вызвать тебе такси?

– Нет, спасибо. Я на автобусе.

– Ты ведь не любишь… – Он замолкает и понимающе кивает. – Это была уловка. Ну, вы даете.

– Кто бы говорил.

– Лана, надеюсь, теперь, когда все закончилось и все шаги выполнены, мы… – Сердце замирает и тяжелеет, покрываясь стеклянной оболочкой. – …мы сможем, наконец-то, спокойно жить дальше, и ты меня больше…

– Не побеспокою, – отвечаю я и слышу треск и хруст в ушах.

– Рад это слышать, – с неподдельным облегчением говорит Елисей.

Звон битого стекла за ребрами заглушает шум просыпающегося города, солнечные лучи меркнут. Снимаю пуховик и отдаю его Елисею. Разворачиваюсь и, словно в прострации, шагаю к выходу с крыши. Слезы застилают взгляд, и я поднимаю руку, прикладывая пальцы к виску, чтобы красиво закончить эту ненастоящую историю, которая, возможно, станет книжной драмой, где герои так и не получили свой счастливый конец. Надеюсь, Кате хватит и этого для вдохновения.

– Это мой жест! – насмешливо кричит вдогонку Елисей.

В мыслях звучит его недавняя фраза: «Все твое теперь мое», и слезы срываются с ресниц горячими каплями.

– Забираю его на память! – бросаю я и скрываюсь за дверью.

Смотрю через стекло автобусного окна, мимо проплывают размытые фасады зданий, машины и редкие прохожие. Пытаюсь отвлечься привычным счетом предметов одинакового цвета, но из-за слез, которые никак не удается обуздать, все кажется мутным и серым. Да что же так больно-то, а? Ничего ведь страшного не случилось, все закончилось очень даже… Закончилось. Верно, вот в чем соль.

Значит, мы с Елисеем больше не будем общаться? Никаких перепалок и подшучиваний? Он не закинет руку мне на плечи и даже не заговорит со мной? Вытираю мокрые щеки рукавом платья и глубоко дышу, всеми силами стараясь успокоиться. Елисей с самого начала хотел лишь одного: чтобы я отстала, и если бы не дурацкий план и подстегивания Кати, то так бы и случилось. Головой понимаю, что все действия Елисея были ложными, но упрямое сердце не желает ничего признавать. Оно подговаривает память и воображение, и перед глазами появляются картинки с крыши в момент признания. Как он смотрел, как шептал о чувствах, как…

Я поверила ему, и от этого так горько, что невозможно терпеть. Обман рушит воздушный замок, оставляя лишь смазанные следы на темном грозовом небе. И я ведь даже злиться на Елисея не могу, потому что сама начала эту ложь, так жестко подставившись. Все как он любит. Я ударила первой, а значит, и виновата тоже я. Он лишь защищался.

Добираюсь домой на автопилоте, и, что удивительно, встреча с отцом уже не кажется страшной. Открываю дверь и снимаю ботинки, путаясь пальцами в шнурках. Папа выбегает в коридор с встревоженным криком:

– Лана! Солнышко! Как ты?! Где ты?..

Поднимаю голову, его лицо бледнеет, а следом сожаление и ужас накладывают свой темный отпечаток. Он делает неуверенный шаг вперед, протягивая руку, и сбивчиво шепчет:

– Что случилось?

– Я уезжаю к маме.

Он приоткрывает губы на коротком вдохе, и его рука опускается.

– Прости меня. Мне так жаль. Я не знаю, как это вышло…

– Знаешь, а я знаю, – отвечаю сурово. – Я уезжаю к маме на каникулы, но если ты не разберешься в себе, то перееду насовсем. Это не ультиматум, я не пытаюсь вынудить тебя, а просто ставлю перед фактом. Мне шестнадцать, пап, а не тридцать. Я не знаю, как тебе помочь. Я и себе еще помочь не могу!

– Солнышко, я…

– Вот именно! Ты! Ты должен обо мне заботиться, а в твоем состоянии это невозможно. Я не хочу оставлять тебя одного, но, по всей видимости, мое присутствие делает только хуже. Да, ты любишь маму и, глядя на меня, видишь ее, но я твоя дочь! И ты нужен мне!

– Лана, я больше…

– Я не хочу слышать обещания! Хочу увидеть, как ты их выполнишь!

Он отводит взгляд и молча кивает. Не могу на него смотреть, потому что это лишь тень моего отца. Помятый, заросший, пустой. Знаю, ему больно и плохо, но я чувствую себя точно так же, и у меня нет сил на жалость к кому-то еще. Прохожу мимо и запираюсь в своей комнате. Раздеваюсь и ложусь на кровать, укрываясь одеялом с головой. Пучина отчаяния затягивает все глубже, и я даю волю слезам. Жалею себя до тех пор, пока усталость не берет верх и не отключает сознание, погружая в спасительную темноту.

Вытираю ладонью запотевшее зеркало и удрученно качаю головой. Десятичасовой сон явно пошел на пользу психологическому состоянию, но вот лицо не спас даже душ и умывание холодной водой. Я похожа на главу китайских пчеловодов, которая прогневала королеву-матку и жестоко поплатилась за это. Вздыхаю и выхожу из ванной комнаты, нос улавливает аромат теплого сливочного сыра. Как же давно я его не ощущала. Грусть пытается призвать слезы, но, кажется, на сегодня мой лимит исчерпан. Шагаю на кухню и приваливаюсь плечом к дверному проему, глядя, как папа суетится у плиты. На нем чистая выглаженная футболка и треники, волосы уложены гелем. Да неужели? Он оборачивается, вытирая полотенцем запотевшие стекла очков, и замирает, заметив меня.

– Вкусно пахнет, – говорю я, слабо улыбаясь.

– Ты ничего не ела весь день, – скромно отвечает он. – Это, конечно, не загладит мою вину, но я подумал, что фирменная паста с сыром и перцем поднимет тебе настроение.

Оглядываю стол и тумбочки в поисках бутылки. Все чисто, а надолго ли? Упираюсь взглядом в стул, но не решаюсь сдвинуться с места. Я была жестока с папой утром, а с другой стороны… Что еще мне оставалось?

– Ты можешь поужинать в своей комнате, если хочешь, – говорит он, отворачиваясь, и мешает макароны в сковороде.

Он старается. Я вижу, чувствую. И мне так хочется верить, что у него все получится. Так хочется увидеть его снова счастливым. Вхожу на кухню и открываю навесной шкафчик:

– Я займусь сервировкой.

Тихо бубнит телевизор, рассказывая о последних новостях, звучит глухой стук вилок о дно тарелок. Фирменная паста отца воскрешает в душе утерянный семейный уют, но неловкое молчание все еще давит. Отставляю пустую тарелку и смотрю на взволнованного и скованного отца, взгляд которого мечется от меня к телевизору и обратно.

– Спасибо. Было очень вкусно.

– Пожалуйста, солнышко. Рад, что тебе понравилось.

И вновь пауза, будто трещина, все больше разрастающаяся между нами.

– Лана, прости меня. Я ужасный отец.

И я, возможно, ужасная дочь, но