Беспощадная бойня Восточного фронта - Вилли Вольфзангер

Я помог одному своему раненому товарищу, дотащив его до санитара. Теперь его ждет дорога домой.

Нас принесли в жертву, как убойный скот. Это не было уже сражением, а скорее убийством. Во время коротких контратак мы постоянно возвращались с большими потерями. Пленных не брали, а только пытались защищаться, пока не предоставлялась возможность унести ноги. Мы не сопротивлялись.

Но ночью все же ходили в разведку на нейтральную полосу. Нашли старые окопы на холме и даже подползли к нашему орудию. Окопы и огневые позиции скрывались в полной темноте. Мы внимательно прислушивались ко всему, что происходило рядом. Было тихо, только кровь шумела в висках. Мы затянули орудие в окоп и, подставляя доски, вытащили его через бруствер наверх. Мимо нас прошла группа заблудившихся солдат. Все молчали, только колеса скрипели по траве. Отдельные снаряды со свистом пролетали над нами. Шли, затаив дыхание.

В разведку мы ходили еще раз. Русские сигнальные ракеты поднимались в воздух все ближе от нас. Противник медленно продвигался вперед широким фронтом. Укрывались мы в бункере. Откуда-то издали слышались приглушенные голоса. Наши отчаянные вылазки граничили с самоубийством. Я ложился со снятой с предохранителя винтовкой и пистолетом. Мой приятель собрал ранцы и переметные сумки. Мы сняли плащ-палатки и молча связали вещи. Все громче раздавались русские голоса. Мы забрали вещи и бросились бежать в следующий окоп. Крики и огонь из автоматов преследовали нас. Силуэты вражеских солдат просвечивались среди вспышек сигнальных ракет, которые освещали ландшафт. Мы вылезали из окопов и бежали до следующей воронки или окопа, спотыкаясь о трупы, и падали в очередном укрытии.

Днем разорвался последний снаряд. Бой окончился. Мы были спасены, получив еще одну возможность продолжать свое неопределенное существование.[50]

Спокойные дни закончились. Все пережитое имело для меня серьезные последствия. Передо мной все время стояла стена огня, дыма, земли и пыли. Не было никакой возможности избежать этих видений, тот, кто спасся от смерти, надолго нес с собой последствия этих страшных часов. Я прошел войну и снова и снова познал ее ужасы, этот апофеоз уничтожения и смерти.

Кровь засохла в глине, и только наши следы стирали ее. Трупы утопали в жидкой грязи. После таких переживаний уже ни одно божье творение, взрослый или ребенок, не могло называться человеком. И все же жизнь продолжалась, и все в конце концов должно было однажды пройти.

Моя воля к жизни возвращалась. Сила духа брала верх над унынием. Я просто вычеркнул эти дни из своей жизни.

Они ушли так глубоко в землю, как будто бы никогда оттуда и не появлялись. Я построил мост через пропасть и начал новую жизнь на другом берегу.

Несколько дней мы находились в относительном покое за линией фронта.

Потом снова маршировали по ночам и в утреннем тумане. Наши фигуры едва виднелись в кромешной тьме. Воздух был тяжелый и влажный, время от времени до нас доносилась с линии фронта музыка боя. Ночь прошла спокойно, наше положение было довольно стабильным за стрелковыми окопами в теплом бункере.

Сезон дождей заканчивался. В начале ноября впервые пошел снег. Выл сильный ветер, и сырой снег шумел по траве. Печь мы топили постоянно, слушая, как потрескивают дрова в огне и воет снаружи ветер. Потом снег на холме постепенно начал таять. Мы почти не разговаривали.

Огонь, деревенская хата в стране, поливаемой дождем, — это все, что было нужно путнику. Бог давал покой всему живому, заботясь также и о нас. Однако поблизости гремели бои, и смерть не ушла от нас далеко. Постоянная опасность закаляла нас, душа крепла, и нам это нравилось. Нас как бы выкопали из земли и извлекли из железных гробов, зажигая свет в наших душах.

Ночью горела деревня, однако звезды ярко светили даже в этом хороводе огней. Я бродил между окопами и заблудился однажды, оказавшись на нейтральной полосе недалеко от русских укреплений. Только трассирующие пули русских пулеметов указали мне путь назад.

Однако все скользило мимо меня с той странной путаницей сказочной жизни, которая отражала события, словно в зеркале, но не соответствовала действительности.

Покой. Но он не шел нам на пользу. Мы еще не опомнились от тяжелых сражений и искали чем занять себя, но находили эти занятия только в коньяке и игре в карты. Мы слушали пение метели за стенами бункера и размышляли.

Все же в это проклятое время, пожалуй, лучше всего было быть солдатом, оказавшись, таким образом, в центре событий. Я чувствовал себя примиренным с моей участью, хотя и не мог ее оправдать. Я больше не пытался найти выход из тупика, а выполнял свою солдатскую работу с радостью, порой удивляясь самому себе. Воспоминание о моем увлечении музыкой и поэзией казалось мне теперь каким-то гротеском в моей солдатской жизни в России. Я предвидел, однако, что подобные мысли окончательно лопнут во мне при следующем сражении, как мыльный пузырь.

Вся эта комедия имела, впрочем, глубокий смысл. Война стала стихийным, планетарным событием, и все остальное исчезало в дыму и тумане, словно иней в солнечном свете. Свобода, поэзия и музыка имели лишь символическое значение, и находились по ту сторону реальности. Я солдат, и ничего больше. Чтобы выжить в этой действительности, иметь право на жизнь на опустошенной земле, я должен был сменить свои жизненные позиции.

Так я размышлял в то время, когда в нашей жизни на фронте наступил относительный покой. Я снова тосковал по путешествиям в неизвестность. Это походило на возвращение из небытия. Я стал верить в то, что моя участь не так уж ужасна, находил в себе доверие к жизни и уверенность, свойственную молодости. Я ждал новых приключений.

И мое тайное желание исполнилось.

Цыганская жизнь.

Мрачной дождливой ночью мы опять отправились в дорогу, навстречу новым опасностям, лишениям, страданиям и приключениям. В Кожухине и Сукине мы жили как в мирное время. Моя участь могла быть более печальной. И я был доволен. Я оставался верен моему солдатскому долгу. Не из-за моих сомнительных приключений на нейтральной полосе и не из-за бессмысленного приношения себя в жертву, а благодаря стойкости духа. Безнадежность войны, отчаяние на каждом рубеже обороны, страх перед возвращением домой, разочарование в справедливости мира и в человечестве с его безумием и его преступлениями позволяли мне надеяться на последний шанс — окончить свою жизнь среди полей России.

Так я и шел по дороге в смятении души.

Мы направлялись на северо-запад. Я восхищался красотами осеннего ландшафта. Однако вскоре пошел дождь и долго не прекращался. Шоссе превратилось в скользкую жижу, замерзало ночью и утром снова раскисало. Мы перешли Днепр, очутившись наконец на западном берегу одного из его протоков. Сражение шло где-то на трассе Смоленск — Минск.