Беспощадная бойня Восточного фронта - Вилли Вольфзангер

Мы поделили наши последние запасы табака и радостно задымили. Полки в бункере и письменный стол дополняли предоставленные нам удобства. Мы могли писать, затопить печь и таким образом защитить себя от холода. А когда получили еще вина и шампанского на ужин, то это был для нас настоящий праздник.

При утреннем тумане нас сразу же атаковали русские. Короткий ураганный огонь разрушил окопы в песчаном грунте, и атакующие проникали далее в покинутую деревню Павловку, которая располагалась на высотке рядом с нами. Наши пехотинцы отбили атаку, и уже в полдень наступило спокойствие.

Наступили тихие дни. Я писал письма и читал, выйдя из бункера на солнце. Моя солдатская работа заключалась в заготовке дров и доставке воды с нейтральной полосы, так как источник был там ближе того, что протекал далеко за окопами. Иногда я встречал русских солдат с ведрами. Несколько выстрелов раздавалось с обеих сторон. Как только пули свистели рядом, я быстро уходил к своим окопам. Примерно через час я испытал новое приключение, когда в мою сторону полетели гранаты. Однако легко сумел избежать смертельной опасности или плена. Случайные разрывы гранат или пули даже не задели меня.

Мы сами нарывались на приключения, как будто хотели испытать судьбу: умереть или вернуться домой. Но мы не особенно волновались, рассчитывая на счастливый исход. Не знали, смогли ли бы жить без войны и без России. Когда ветреный солнечный день пробуждал мою тоску о родине, я думал о чтении романов, играх на пляже, но в то же время чувствовал себя при этом каким-то актером в невероятных ролях.

Тогда мы предавались мрачному юмору. Мы насмехались над смертью и опасностью, искажали реальные события и превращали все наши мысли в гротеск. Как мальчишки, мы совершали смертельно опасные разведывательные вылазки, желая рассердить русских, в то время как постоянно росло число касок над крестами наших могил. Мы старались быть ироничными, играли со смешными оборотами речи и заливались беспричинным смехом.

Это была маска, а подлинная трагедия задевала нас за живое, влияла на нашу судьбу, которая неуклонно шла к развязке. Я пытался не травить свою душу. Но внутреннее благородство и вера в красоту жизни постепенно исчезали. Бесчувственность, которую я пытался привить в себе в противовес страхам, ужасу и безумию, подавляла нежные порывы, еще остававшиеся в моей душе, лишала меня надежды, надламывала веру в людей и любовь к ним, превращала сердце в камень. Я был на пороге гибели и высмеивал сам себя.

Я часто предавался безграничной печали. Копалея в мусоре своей молодости и разочаровывался, так как не мог разжечь пепел своего существования новым огнем. Я искоренял воспоминания о море, о музыке и поэзии, забывал даже свое имя, сохраняя только свою улыбающуюся маску. Но такого забвения хватало ненадолго. Я уже не верил ни в свои звезды, ни в своего Бога. Как потерпевший крушение, я был выброшен на пустынный морской берег. Бесконечность отделяла меня от прошлого, и я не мог перешагнуть через мост, который приблизил бы меня к нему.

Пожелтевшие луга, сухие леса и холмы замолкли. Я не понимал их языка. Время от времени меня охватывала дикая тоска, и я боялся, что мои раны уже никогда не удастся залечить. Меня ждал не рай, а ад. И никаких других приключений, кроме как моего пребывания на нейтральной полосе, не приходилось ожидать.

Ничего нового не происходило. Все возвращалось на свои места: смерть, бегство, марши, страх, горе, надежды и уединение, равнины и леса. Лучи солнца и туман так же часто возвращались на землю, как и моя жизнь снова и снова, как по спирали, подходила все к тому же пункту. Пустота и насыщенность чередовались как приливы и отливы на море. В начале и в конце нам не светило ничего.

Ничего не имело смысла: ни война, ни мир. Свобода оставалась только мечтой, вдохновляла только надежда на возвращение домой. Человечество продолжало танцевать между работой и куском хлеба, да разве еще хоровод призраков крутился вокруг золотого теленка. Мы презирали людей, которые оставались на родине и не испытывали страха смерти. Те же опасности, которым мы каждодневно подвергались, имели свой плюс, так как делали нашу жизнь особенно ценной. Это гордость отчаяния.

Меня терзала мысль, что я воевал против людей, к которым не испытывал чувства ненависти, в которых никогда не видел врагов. Они были близки мне, как братья, а я исполнял чью-то волю, как покорный монах, служа чужим идолам. И при этом мое усердие вознаграждалось. Но наши действия и наше терпение никак не возвышало нас. Бог руководил нами, играл нашими судьбами, и мы должны были довольствоваться тем, что оставались пешками в чужой игре.

Однако мир велик. Ничто — ни плохое, ни хорошее — в нем не исчезало. Но жизнь во время войны напоминала всего лишь иллюзию, и человек существовал в ней всего лишь в ожидании своей гибели.

Таким образом, я весь состоял из противоречий, пытался примирить различные толкования происходящего, скатываясь во тьму и неизвестность.

Из леса мы вышли без боя. Как только взошла луна, уже продолжали свой безнадежный путь. Было холодно. Туман опустился на луга, из леса, словно из каких-то пещер, дул ветер. Сигнальные ракеты арьергарда освещали нам дорогу, но мы все равно заблудились в тумане. Из долин с журчащими ручьями, пашен и густых кустарников мы стремились выбраться на холмы, чтобы найти лесную дорогу, и наконец нашли ее. Она вывела нас на шоссе.

Русские летчики сбрасывали осветительные ракеты. Мы заметили бы наши отступающие части, но ничего не видали перед глазами. Не только мы, но и наши лошади смертельно устали. Мы, видимо, здорово отстали. Только ночь разделяла нас пока с врагом. Вокруг все было тихо. Мы внимательно вслушивались в эту тишину. Мне показалось, что откуда-то издали доносится колокольный звон и тихая музыка. Меня, словно дымкой, окутывала эта ночь, таинственные звуки наполняли до краев и вновь устремлялись в этот замолкнувший мир. Мои товарищи не слышали ничего.

Подошли к взорванному мосту. Понукая лошадей, перевели их через ручей, сами перетащили орудия и буквально на руках буксовавшие машины. Мина, заложенная нашими саперами, подорвала водителя, лошадь и одно орудие. Но нас это уже не волновало. Мы знали, что на нас никто больше и не рассчитывал. Оставленные в одиночестве, мы быстро миновали нейтральную полосу и ускоряли шаг до тех пор, пока не отказали ноги.

Нас остановил минометный огонь, но мы не стали атаковать русских. Собрали последние силы и проскочили со своими лошадьми через этот град из железа, земли и нагромождения ветвей. Так мы дошли до последнего моста.

Объятые ужасом солдаты махали нам руками, показывая, что надо повернуть обратно. Запальный шнур уже горел, и никто не решался его потушить. Мы быстро развернулись и вместе с лошадьми и машинами с криками бросились к окопам. Взрывная волна засыпала нас осколками и кусками глины, легкие наполнились чадом, а лошади бросились бежать. Но никто не пострадал.

Мы стали ловить измученных животных и при первых же лучах света установили орудия в поле на позициях, набрали соломы и улеглись спать.

Перед наступлением вечера снова отправились в путь. Полевая дорога привела нас на улицу сожженной деревни. Как арьергард, мы сочли возможным отдохнуть здесь в одном из разрушенных домов. Где-то перед нами находилась наша база, но мы о ней ничего не знали.