Состояние аффекта - Ева Львова

Монах молчал, поглаживая пальцем черную обезьянку с неровными облезлыми боками, которую он снял с полки и теперь неторопливо рассматривал, поворачивая то так, то эдак.

– Скажите же что-нибудь! – взмолился Борис. – Моя подруга разыскивает родителей, от отца у нее осталась пара таких обезьянок, ну будьте же человеком, скажите, кто вам ее дал?

– Когда нам сообщили об аварии на восемьдесят пятом шоссе, мы стояли в пробке на другом конце Тель-Авива, – глядя в окно и продолжая поглаживать фигурку, заговорил монах. – Машина «Скорой помощи» уже уезжала с места происшествия, когда мы только-только подъехали. Мы не стали их останавливать и выяснять, есть ли потерпевшие и сколько их – в таких ситуациях бывает дорога каждая секунда. Изуродованная груда железа догорала в кювете, и я остался ее сторожить, дожидаясь эвакуатора. Я задремал, когда раздался повторный взрыв такой силы, что я думал – небо рухнет на землю. Я вышел посмотреть, не задело ли кого. Темнело, и я не сразу его заметил. Он вылез из полыхающего остова машины и пополз ко мне, обгоревший и страшный. Не в силах шевельнуться, я стоял и смотрел, как изуродованный черный труп движется в мою сторону, что-то зажав в кулаке перед собой. Я мог бы пойти к нему навстречу, чтобы облегчить задачу, но я стоял и смотрел, как он мучается, потому что я просто испугался, как последний трус. И вот, наконец, он преодолел эти несколько десятков метров, что разделяли меня и пылающий остов автомобиля, коснулся моих ног и, когда я присел на корточки, разжал кулак и свистящим шепотом выдохнул:

– Это моя. «Не совершаю зла». Я сделал зло. Я не имею на нее права. Возьми себе!

Я взял у него с ладони вот эту обезьянку и спрятал ее в карман, а когда нагнулся, чтобы посмотреть на парня, который мне ее дал, увидел, что он мертв. Это было чудо, которое я видел своими глазами: у него было обожжено сто процентов поверхности тела, да что там, у него уже не было тела, и все равно он полз, чтобы передать из рук в руки дорогую ему вещь. После этого я навсегда уверовал в Создателя нашего, ибо видел явленное им чудо. Обгоревший труп я спрятал под днище патрульной машины, дождался, когда парень на эвакуаторе увезет груду металлолома, взвалил на плечи обугленный скелет и пришел сюда. Я шел всю ночь, а под утро похоронил несчастного на местном кладбище в старинном склепе. Кто он – я до сих пор не знаю, но мне известно одно: этот человек привел меня к вере.

– Скоро я выясню, кто он, – тихо проговорил Борис.

– Обязательно скажи мне его имя. Я рад, что узнаю, за кого молюсь все эти годы, – просветлел лицом брат Павел, осеняя крестным знамением Устиновича-младшего и прикрывая за ним дверь.

* * *

Прошло, должно быть, часа четыре – солнце в зарешеченном окне уже клонилось к закату, когда вентилятор перестал нагнетать в помещение свежий воздух. Вдруг сделалось так тихо, что я слышала, как стучит кровь у меня в висках. В подвальной лаборатории стало нестерпимо душно, и я полезла на стол, чтобы выяснить, что случилось с вентиляцией. Стоя на железной столешнице и поднявшись на цыпочки, я щупала рукой пыльную решетку, когда услышала голоса – мужской и женский. Сначала я подумала, что это за мной вернулся отец, и, спрыгнув со стола, побежала к двери, но, припав ухом к дверному проему, я поняла, что голоса доносятся не из предбанника, а откуда-то сверху. Снова забравшись на стол, я приподнялась на цыпочки и смогла разобрать слова, долетающие из вентиляционной решетки.

– Ну и зачем ты приехала? – говорил мужской голос, который я уже где-то слышала раньше.

– Я все сделала, как мы договаривались, теперь я хочу видеть Макса Фишмана, – резко отвечал женский голос, тоже показавшийся мне знакомым. – Зачем ты притащил меня в это ортодоксальное похоронное бюро?

– Это моя вотчина, – хмыкнул мужчина. – Здесь я не Николай Жакетов, а рабби Меир из Бриска, руководитель общины «Хабад Шомрей Шабос» и габай этой самой хевры кадиши, или, как ты выражаешься, ортодоксального похоронного бюро.

Жакетов? А он-то откуда здесь взялся?

– Что ты мне голову морочишь? – сердилась женщина. – Где ваш центр искусственного оплодотворения «Ювеналь», которым руководит Лева Рудь? Позови сюда Леву, по-моему, ты сошел с ума!

– Нет никакого центра, здесь, в госпитале, зарегистрирован только юридический адрес «Ювенали». Комплекты для оплодотворения я отсылаю по почте: дураков много, люди охотно заказывают за двести шекелей набор из шприца с мыльным раствором и инструкцией, это гораздо дешевле, чем в других клиниках, уж ты мне поверь. А что касается Левы, то он давно мертв. Лева взорвался в машине на восемьдесят пятом шоссе двадцать лет назад.

Похоже, Жакетов просто морочит собеседнице голову, ведь я всего лишь несколько часов назад разговаривала со своим отцом и могу поклясться, что он был жив и здоров! Хотя, как это ни странно, голос Жакетова очень похож на голос моего отца Льва Рудя.

– Левины документы остались у меня, и я умело ими воспользовался, – продолжал Жакетов, подтверждая мои подозрения.

Значит, я все-таки поверила проходимцу, в то время как мой настоящий отец погиб в аварии. И бабушкиного Левушки, которого она так любила, больше нет. Представляю, как расстроится Ида Глебовна, когда об этом узнает! А все же интересно, для чего я понадобилась выдающемуся аферисту Жакетову?

– Напрасно ты приехала, Катя Меллина, Макс меньше всего жаждет увидеть твои постаревшие прелести, – насмешливо проговорил Жакетов.

Ну конечно, как же я сразу не поняла! Это же голос моей доверительницы! Что за дела их связывают?

– Что за чушь? На Новый год я разговаривала с Максом, он звонил мне по Скайпу, Фишман говорил, что ужасно соскучился, безумно рад меня видеть и что я – самая красивая женщина из всех, кого он когда-либо встречал.

– Все верно, мы вместе тебе звонили, – хохотнул Жакетов. – Макс только что снял бинты после операции, и ты, Катюша, была первой женщиной, которую увидел Фишман после двадцатилетней слепоты. Неудивительно, что ты показалась ему редкостной красоткой!

– Макс ослеп? – оторопела Меллина. – Но почему?

– Мы все тогда попали в автомобильную катастрофу, – фыркнул ее собеседник. – Лева начал догадываться, что я веду переговоры о продаже Макса корпорации «Цэриш», и собирался рассказать об этом Владлену. Я арендовал на берегу озера Кенерет апартаменты и собирался решить проблему с Левой на воде. Он мог бы заплыть далеко от берега, и у него могло свести ногу. В таких случаях люди обычно тонут. Но по дороге Макс со свойственной ему непосредственностью вдруг заговорил об Агате. Сказал, что раз Вера погибла, то теперь неясна судьба Агаты, и как ее генетический отец, я мог бы взять девочку себе. Агата – уникальный ребенок, иметь такого отца, как я, и такую мать, как Вера, – это экстремальная форма аномально девиантных генов, тут может получиться интересное научное исследование. Лева тут же откликнулся, что Агата – милая девочка, хотя и не его дочь, что он любит ее, как родную, и не отдаст мне ни под каким видом. И что он слепил для нее еще одну фигурку обезьяны – Лев достал обезьяну и показал ее нам. Это была ива-дзару, зажимающая ладонями рот, – не говорю о зле. Две других у Агаты уже есть, сказал Лева, и когда он вернется, у нее будет полная коллекция обезьянок сандзару. Я взял фигурку в свободную от руля руку, и тут Лев будто сошел с ума – он вырвал у меня руль и резко крутанул его в сторону. Мы вылетели в кювет и разбились: Макс Фишман в результате аварии потерял зрение, Лева погиб на месте и только я отделался несколькими царапинами.