Граница миров - Кристель Дабо

– Янус! Дай мне одного аркантерровца!

И Маленькая-Очкастая-Дама откинула назад свои темные волосы, которые сразу упали ей на спину до пояса.

– Дай мне хоть одного Эгильера!

Однажды Виктория слышала, как Мама говорила точно таким же тоном. У нее разорвалось ожерелье, и по гостиной рассыпалось великое множество бусинок. Они были такие блестящие! И такие аппетитные на вид, еще лучше, чем леденцы из бонбоньерки. Виктория заползла под кресло, чтобы их собрать, и потащила одну бусинку в рот, попробовать, какая она на вкус. И тогда Мама встала на колени так быстро, что у нее вздулось платье, протянула раскрытую ладонь, и Виктория увидела, что ее голубые глаза стали серыми, как грозовое небо. Она даже испугалась, а Мама сказала: «Дай ее мне».

Совсем как Маленькая-Очкастая-Дама в этот момент.

Мужчина-Женщина улыбнулся, и от этой улыбки его усы вздернулись кверху.

– Были времена, когда я непременно должен был вам повиноваться, señora Дийё. Вам стоило приказать, и все мои братья и сестры покорно уступали вам. Однако это время прошло. Оно исчерпало себя так же, как вы сами исчерпали себя.

Маленькая-Очкастая-Дама нахмурила брови:

– Ты ошибся, Янус, ошибся врагом. Вы все ошиблись врагом. Это не я разрушаю мир, это – Другой. И если вы сейчас не поможете мне найти и задержать его, потом будет слишком грозно… слишком поздно.

Мужчина-Женщина издал тяжкий вздох, от которого затрепетало его жабо.

– Века проходят, а песня всё та же. И мой ответ будет всё тем же: нет, я не позволю вам встретиться с моими подданными и завладеть их свойствами. Вы недостойны таланта, которым сами наделили меня. Будь это в ваших силах, вы бы давно уже обладали им. Не сочтите за грубость, señora Дийё, но Другой всегда существовал только в вашем буйном воображении. Надеюсь, оно вам пригодится, чтобы не скучать длинными вечерами в моей мертвой зоне.

С этими словами Мужчина-Женщина исчез, оставив большую пустоту на ковре, о который Балда уже начал точить когти. Виктория посмотрела на Даму-с-Разными-Глазами, которая посмотрела на Маленькую-Очкастую-Даму, которая посмотрела на Крестного.

– Виноват! – промолвил он, не вставая с ковра. – Признаю, что не заметил, как здесь появилась эта особа.

Офелии плохо спалось. Ее ночи проходили в смутных видениях, где старое время смешивалось с новым. Она всегда просыпалась внезапно, как от толчка, ослепленная мигающими лампами, охваченная каким-то непонятным страхом, словно над ней всё еще стоял старый уборщик, готовый напугать ее до смерти, чтобы держать подальше от тайн Евлалии Дийё. Ее терзали не только эти кошмары, но еще и мысли, вертевшиеся в голове, словно белье в барабане стиральной машины. Да и колченогая кровать совсем не способствовала душевному покою.

Сейчас Офелия была одержима Другим так сильно, как никогда ранее.

Он погубил тысячи людей, ни разу не выйдя из тени, но больше всего ее мучило то, чтó он убил в ней самой. Иметь или не иметь детей – это было решение, которое могли принять только они сами, она и Торн. А Другой навязал ей память, в которой она не нуждалась, и лишил самого главного выбора, на который имеет право взрослая женщина. Теперь Офелия даже не была уверена в собственных чувствах: родилось ли это горькое разочарование в ней самой, или же его испытала в своей собственной жизни Евлалия Дийё?

Всякий раз, как Офелия ловила свое искаженное отражение в кривых зеркалах ванной, она вспоминала ту далекую ночь, когда, сама того не желая, освободила Другого. Вспоминала – и изо всех сил пыталась понять, с чего же всё это началось. Снова и снова вызывала она в памяти свою комнату на Аниме, настенное зеркало, себя самое в ночной рубашке. И ей смутно чудилось позади своего отражения чье-то чужое лицо.

Освободи меня.

Но ведь наверняка было еще что-то. Офелия даже в том подростковом возрасте никогда не исполнила бы без веской причины каприз незнакомого отражения. Не могла она просто так, ни с того ни с сего вообразить, что лучше всего пройти сквозь зеркало, чтобы открыть ему дорогу. И потом, что же произошло дальше? Где был Другой, пока она пребывала в неведомом пространстве, застряв между зеркалами своей комнаты и тетушкиного дома? Куда он подевался? Какой облик принял? И где обретался все эти годы?

Офелия неустанно размышляла о зеркальном магазинчике, в витрине которого увидела себя окровавленную, о Евлалии, о Другом, о пустоте. Размышляла – и приходила в ярость от этих странных видений и невозможности точно вспомнить, что именно случилось с ней в ее собственном детстве!

Каждый день Офелии, под стать этим навязчиво повторяющимся мыслям, был точной копией предыдущего. С утра няня-автомат доставляла ее в шапито, где на экране складывались и распадались геометрические фигуры. Затем вела в палатку, где приходилось делать одни и те же бессмысленные жесты, и в фотокабину, а дальше – с карусели на карусель, с непонятными заданиями; после чего присутствовала при ее медосмотре, при еде и наконец запирала свою подопечную на ключ в комнате – до завтрашнего дня.

Единственными происшествиями в этом монотонном распорядке были довольно частые аварии с электричеством, которые останавливали карусели на полном ходу и погружали в темноту столовую посреди ужина. С первого дня своего пребывания Офелия не увидела ни одной лампы, работавшей нормально.

Она утратила всякое представление о времени. И вдобавок лишилась своего единственного собеседника – Космоса: его попытка пообщаться с Офелией не прошла незамеченной, и ему запретили сидеть рядом с ней в шапито. А других мест, где они могли поговорить, не боясь звукозаписи какой-нибудь няни или бдительных сотрудников, было немного. Приобщившись к альтернативной программе, Офелия уже не видела ни женщину со скарабеем, ни мужчину с ящерицей, ни других наблюдателей. Что же касается директоров Центра, она временами улавливала шепотки по их поводу, но самих директоров так ни разу и не встретила.

Не видела она и Торна, и это было самое горькое из всех ее испытаний. Удалось ли ему разведать что-либо, не вызвав подозрений?

В ожидании возможности наконец поговорить с ним она сама смотрела, слушала, трогала всё, что было ей доступно в этом закрытом секторе. Но не нашла ничего, что напоминало бы Рог изобилия – по крайней мере такой, каким она представляла его себе. Зато она обнаружила, что в коридорах с каждым днем становится всё больше бесполезных вещей, а в столовой – всё больше пищи, годной только на выброс. Ее перестали преследовать видения прежней жизни Евлалии Дийё; за отсутствием новой информации она еще и еще раз мысленно перебирала свое последнее воспоминание, безуспешно пытаясь установить связь между подвалом с телефонным аппаратом, проектом «Корнукопианизм», метаморфозой Евлалии, явлением Другого, обрушением ковчегов и каруселями для инверсов.

Но она была убеждена, что такая связь существует. Возможно, Офелия уже выполнила альтернативную программу первого протокола. Возможно, во втором протоколе задания были более осмысленными. По словам Космоса, из третьего протокола никто не возвращался, но до него было еще далеко. Когда Офелия объявила своей няне-роботу, что чувствует себя достаточно подготовленной для следующих, более трудных испытаний, та ответила зловещим смешком, от которого у нее пошел мороз по коже.