Самое время для новой жизни - Джонатан Троппер

– Вы были сегодня на похоронах, – сказал Джереми.

– Да.

– Почему вы пришли? Ведь вы не знали моего отца.

– Правда. Но на похороны приходят не только для того, кто умер, но и для тех, кто остался жить.

– Вы про мою семью?

– Да.

– Но их вы тоже не знаете, – заметил Джереми.

– Зато я знаю тебя.

– Девушка с вами была ваша подружка?

– Что?

– Девушка, которая сидела рядом с Элисон. Ваша подружка?

– Это, друг мой, очень хороший вопрос.

– Ну так, – он взял у меня мяч, повел к самому кольцу, – какой же на него ответ?

– Ответить непросто.

– Ага, – он поднял мяч для нового броска.

– Тебе, наверное, нужно идти обратно?

Джереми посмотрел в сторону дома, и впервые я увидел подлинную печаль в глазах мальчишки. Тас, кажется, почуял его страдание и прибежал на подъездную дорожку, не желая оставлять хозяина.

– Не хочется туда сейчас, – Джереми перекатывал в пальцах мяч.

– Понимаю. Судя по тому, что говорили на похоронах, твой отец был хорошим человеком.

– Да.

– Жаль, мы не успели с ним познакомиться.

– Классная футболка, – сказал Джереми.

На мне была футболка из коллекционной серии с художественными изображениями персонажей “Звездных войн” на фоне большой полупрозрачной головы Дарта Вейдера.

– Любишь “Звездные войны”? – спросил я.

– Ага. У меня есть все три на кассете. Новые фильмы.

– И у меня.

– А “Скрытая угроза” вам нравится?

Я ответил не сразу. Фильм меня разочаровал: непомерно раздутый комикс, в котором не было и капли того волшебства, что в первых сериях. Но вдруг на Джереми он подействовал так же, как на меня в свое время старые “Звездные войны”? Мне не хотелось разрушать впечатление.

– Трудно привыкнуть ко всем этим новым персонажам, – ответил я осторожно. – Ты что думаешь?

– Мне понравилось, – он пожал плечами. – Но первые три были лучше.

Что ж, значит, не все потеряно.

– Я был примерно в твоем возрасте, когда сняли “Звездные войны”. Мой любимый фильм с тех пор и навсегда.

– Папа тоже так говорил.

– Подожди-ка меня здесь.

– Ладно.

Я побежал в дом и через минуту вернулся с маской Дарта Вейдера.

– Здорово, – Джереми повертел маску в руках. Поднес прорезиненный пластик к носу, шумно вдохнул – обрадовал меня. Потом натянул маску на голову, хрипло и громко задышал, сказал угрожающим, низким голосом: – Дарт Вейдер.

У меня внезапно защемило сердце – то ли от симпатии к нему, то ли оттого, что я уже никогда не буду таким. Крупная капля дождя упала на шлем сверху, скатилась, исчезла под гребнем, прямо над черными стироловыми глазами. Джереми снял маску, волосы его потрескивали от статического электричества, а несколько тоненьких прядей поднялись над головой, как русый нимб.

– Можешь оставить ее себе, – предложил я.

Он посмотрел на меня:

– Правда?

– Ну конечно.

– Спасибо большое, – поблагодарил мальчик. От души поблагодарил. – Она крутая.

За спиной Джереми хлопнула дверь, на террасу вышла его мама:

– Иди домой, малыш, ладно? Сейчас дождь начнется.

Тас встрепенулся, встал, вопросительно посмотрел на Джереми. Через двор я бросил взгляд на Рут и как-то вдруг застеснялся из-за того, что стою здесь с Джереми, из-за баскетбольного мяча, маски, своей футболки. Женщина в трауре и я – ребенок-переросток. Я смущенно помахал ей, она махнула рукой в ответ – слабый, сдержанный жест человека, не вполне уверенного, что со вчерашнего дня мир не изменился.

– Нужно идти, – сказал Джереми.

– Вперед. Еще увидимся.

– Да, – он пошел было к дому, но снова обернулся ко мне:

– Вы уверены насчет маски?

– Абсолютно. Человеку в моем возрасте не пристало иметь слишком много игрушек. Окружающие этого не понимают.

Джереми улыбнулся, и его искренняя улыбка, казалось, выражала больше понимания, чем можно было ожидать.

– Спасибо, Бен, – и мальчик направился к матери.

– Эй, Джереми, – позвал я тихо, чтобы она не услышала.

– Что?

– Да пребудет с тобой Сила.

Дождь за городом мне как-то неосознанно приятен. Ливень в Катскильских горах – это вам не ерунда. Он яростно хлещет, а не просто падает, как в городе, где к тому же основной удар принимают на себя кирпич и бетон. Деревья шелестят, будто разом вздыхают все листья, утоляя жажду, и шепот этот прерывается только могучими раскатами грома, от которых дребезжат стекла. И ты – одно с деревьями и травой, ты вписан в оживший гобелен, а в городе всегда сам по себе, всегда вовне. Мы с Линдси вынесли стулья на веранду, сидели молча, наблюдали за дождем, высматривали в небе молнии. Впервые с той злополучной прогулки по Кармелине мы остались вдвоем.

– Прости за позавчерашнюю ссору, – сказала Линдси, прикоснувшись ладонью к моей руке. – Я погорячилась.

– Это как будто сто лет назад было. Да я сам виноват. Так что забудь.

– С тех пор ты отдалился от меня.

– Если и так, то не нарочно.

Мы посидели немного, затем Линдси взяла меня за руку, наши пальцы переплелись. Я ощутил легкую дрожь и понял, что, несмотря на все тревоги прошедших дней, был весьма подавлен той размолвкой и оставшейся после нее недоговоренностью. Я уже открыл рот сказать что-нибудь, но заставил себя молчать, просто держать Линдси за руку, слушать дождь и жить настоящим. Получилось.

Примерно через час небо вновь проступило в разрывах туч. Я повел Линдси к озеру смотреть на гусей. Солнце скатывалось за деревья, мерцая в стекающих с листьев каплях, расписывая низкие облака на горизонте багровыми кровоточащими бороздками. Недвижная, темная вода озера отражала закат в деталях. Мы сидели на скамейке колено к колену и наблюдали за гусями, занятыми обычными вечерними приготовлениями. Некоторые еще охотились, ныряли головой под воду, их заостренные хвосты забавно топорщились на фоне неба. Большая часть стаи тем временем искала на берегу место для ночлега. Птицы подплывали к берегу, хлестали крыльями по воде, выпрыгивали на сушу. Гусиные крылья рассекали воздух со свистом, будто стихийные, мощные порывы урагана.

– Как просто они существуют, – дивилась Линдси. – Просыпаются с солнцем, засыпают с солнцем.

– А в промежутке только и делают, что плавают, едят, отдыхают, – добавил я.