Миф. Греческие мифы в пересказе - Стивен Фрай

— Ты жива!

— И такая… такая…

— Это платье — стоило небось… в смысле смотрится…

— И сама ты… — вымолвила Зона, — такая, такая… Каланта, как это слово?

— Счастливая? — подсказала Психея.

— Ого-го, — согласилась сестра. — Ты определенно выглядишь ого-го.

— Но скажи же, Психея, милочка…

— Что с тобой произошло?

— Мы тут горюем, рыдаем навзрыд по тебе…

— Кто подарил тебе это платье? — Как ты слезла с этого камня?

— Это настоящее золото?

— Чудище прилетело за тобой? Зверь? Вурдалак?

— Какая ткань…

— Может, дракон?

— Как это она не мнется?

— Он тебя к себе в логово забрал?

— Кто тебе прически делает?

— Он грыз тебе кости?

— Ну не настоящий же это изумруд, а?

Смеясь, Психея вскинула руку:

— Милые сестры! Я вам все расскажу. Больше того — все покажу. Давай, ветер, неси нас туда!

Не успели сестры понять, что произошло, всех троих подняло над землей и стремительно понесло по воздуху — в крепких объятиях Западного ветра.

— Не сопротивляйтесь. Расслабьтесь, — сказала Психея, когда Зефир понес их над горами. Зонины вопли поутихли, а сдавленный плач Каланты выродился в поскуливание. Вскоре они даже отважились открыть глаза на несколько секунд — и не визжать при этом.

Когда ветер наконец опустил их на траву перед зачарованным дворцом, Каланта решила, что только так и можно перемещаться.

— Кому нужны эти дурацкие лошади, таскающие хлипкую старую колесницу? — сказала она. — Отныне буду ловить ветер…

Но Зона не слушала. Она завороженно таращилась на стены, на турели и на серебряную клепку ворот дворца, сиявшие в утреннем солнце.

— Заходите, — сказала Психея.

Какое захватывающее чувство — показывать сестрам ее новый дом. Какая жалость, что не повидать им ее возлюбленного супруга.

Сказать, что девушки остались под впечатлением, — преступно приуменьшить. А потому, естественно, они фыркали, зевали, хихикали, качали головами и в целом цокали языками, перебираясь из одной золотой ложи в другую по отделанным серебром коридорам и инкрустированным самоцветами галереям. Воротили наморщенные носики, намекая, что привыкли к лучшему.

— Самую малость пóшло, верно, милая? — сказала Зона. Про себя же так: «Это жилище бога!»

Каланта размышляла: «Если сейчас остановиться и сделать вид, будто мне надо завязать шнурки на сандалиях, можно выковырять рубинчик из вон того кресла…»

Когда незримый сонм дворецких, лакеев и служанок принялся накрывать для сестер обед, прятать восторг и изумление стало труднее. После каждую умастили маслом, искупали и размяли.

Сестры принялись выспрашивать подробности о владыке замка, Психея вспомнила свое обещание и поспешно что-то насочиняла.

— Он красавец-охотник, местный землевладелец.

— Как его зовут?

— Глаза у него добрейшие.

— А имя его?..

— Он очень сожалел, что не застанет вас. Увы, он на весь день уходит со своими гончими в поля. Уж так он хотел лично вас принимать. Может, в другой раз.

— Да, но как его звать?

— Он… у него на самом деле нет имени.

— Что?

— Ну, имя у него есть. Очевидно, у него есть имя, у всех оно есть, Зона, чего ты! Но он его не применяет.

— Но каково же оно?

— Ой, скорее! Того и гляди стемнеет. Зефир вас ночью не понесет… Давайте, сестрицы, возьмите себе домой на память что-нибудь. Вот горсть аметистов. А вот сапфиры. Золото, серебро… И маме с отцом непременно захватите.

Нагруженные драгоценностями, сестры позволили отнести себя обратно к скале. Психея, махавшая им вслед, и порадовалась, и огорчилась их отбытию. Она радовалась их обществу и возможности все показать, а также одарить, а вот решимость держать слово, данное мужу, вынудила ее избегать всяческих вопросов, и от этого Психея утомилась.

Сестры вернулись домой, но, несмотря на сказочные сокровища, которые им достались, страдали теперь от зависти, обиды и ярости. Как так вышло, что их младшенькая — бестолковая, самовлюбленная Психея — обрела положение чуть ли не богини? Это же чудовищно несправедливо. Избалованное, тщеславное, уродливое существо! Ну, не уродливое, положим. Наделенное некоторой очевидной и довольно вульгарной смазливостью, но никакого сравнения с их царственной красой. Жутчайшая несправедливость: наверняка за всем этим волшба какая-то, ведьмовство. Как это она даже имени своего владыки и повелителя не знает?

— Ревматизм мужа моего Сато, — сказала Каланта, — все хуже, что ни вечер приходится разминать ему каждый палец, а затем применять пластыри и притирания. Это омерзительно и унизительно.

— Думаешь, твоя жизнь — ад? — спросила Зона. — Мой Харион лыс, как луковица, изо рта у него воняет, а телесного пыла в нем, как в мертвой свинье. Психея же…

— Эта самовлюбленная девка…

Сестры вцепились друг в дружку и разразились рыданиями.

В ту ночь возлюбленный Психеи Эрот огласил ей грандиозную новость. Она рассыпалась в благодарностях и рассказала, как ловко избежала рассказов о нем сестрам, но тут он прижал палец к ее губам.

— Милое, доверчивое дитя. Боюсь я сестер — и того, что способны они с тобой вытворить. Но я рад, что ты счастлива. Позволь осчастливить тебя еще пуще. — Она почувствовала, как его теплая рука скользнула вниз и огладила ей живот. — Наше дитя растет в тебе.

Психея охнула и прижала его к себе, оторопев от радости.

— Если сохранишь эту тайну, — сказал он, — дитя будет богом. Скажешь хоть одной живой душе — родится смертным.

— Сохраню тайну, — сказала Психея. — Но прежде чем мое состояние сделается очевидным, позволь мне хотя бы еще разок повидать Каланту с Зоной — и попрощаться с ними.

Эрота это встревожило, однако он не понимал, как отказать в столь пристойной сестринской просьбе, и потому согласился.

— Зефир слетает к ним с вестью, и они явятся, — сказал он, склоняясь поцеловать ее. — Но помни: обо мне или о нашем ребенке — ни слова.

Наутро Каланта и зона пробудились от дыхания Зефира, теребившего их, как голодный домашний пес, что пыхтит и дергает лапой постель. Когда открыли они глаза и сели, ветер уже улетел, но чутье, жадность и врожденное коварство подсказали им, что это за знак, а потому поспешили к скале — ждать своего возничего. На сей раз они решили докопаться до сути — разведать тайну сестриного любовника.