Выйти замуж за немецкого рыцаря - Марина Белова

– Алина, у тебя семь пятниц на неделе, – вздохнула я. – То ты в полной уверенности утверждаешь, что Тамара Леонидовна утонула. То у тебя воровка Ирина. То ты подозреваешь Лизу и Кирилла. Он пропойца, и ему нужны деньги на выпивку. Борису и Антону вообще сам бог велел стать ворами: нигде не учатся, нигде не работают, одни развлечения на уме.

– Так это хорошо, что я не сбрасываю никого со счетов.

– Это плохо, – покачала я головой. – Мы топчемся на месте, а пора бы определиться. Эх, была не была, – вздохнула я и составила объявление о продаже картин.

Мы вернулись в каюту. Глядя на чемоданы, которые почему-то не хотелось разбирать, я спросила подругу:

– Что делать будем? Продолжать следить за Антоном и Борисом?

– Не знаю, – пожала плечами Алина. – Хочется растянуться в шезлонге на палубе, вытянув ноги, и наслаждаться путешествием. Ты собиралась позвонить Ирине. День прошел. Возможно, появились новости.

– Точно, – вспомнила я о том, что, еще сидя в ресторане, собиралась перезвонить жене Густава, чтобы узнать, какие новости Анна выложила своему сыну. – Ира, как дела? – спросила я, когда та мне ответила.

– Хуже некуда, – буркнула она.

У меня защемило сердце. С кем плохо? С Николаем? Или что-то с Тамарой Леонидовной? Хотя Алина и утверждала, что картины могла украсть Ирина, а потом передать их матери, в причастность старушки к ограблению мне верилось с трудом. А вот в то, что ее могло огорчить бегство с корабля ее бывшего мужа, которому она предложила воссоединиться вновь, вполне было реально.

«Тамара Леонидовна могла видеть, как Виктор Николаевич второпях покидает корабль. Она бросилась за ним, но потеряла из виду: на причале всегда полно людей. Поэтому потеряться проще простого. А дальше корабль уплыл, а Тамара Леонидовна осталась. Куда она отправилась, одному богу известно. Кстати, ее тоже мог хватить удар. Хотя это вряд ли. Наверняка полицейские проверили все больницы и морги Кобленца. Но ведь она могла отправиться домой, к дочери, и сердечный приступ настиг ее в пути», – рассуждала я, боясь напрямую спросить у Ирины, с кем случилось несчастье.

– Что случилось? Есть новости о маме?

– О маме ничего не известно. А вот у Николая, кажется, дела совсем плохи. Сегодня меня вызвали в госпиталь и прямым текстом спросили, что мы, родственники, собираемся делать.

– Что значит «делать»?

– А то, что они не видят у Николая никаких положительных сдвигов. Похоже, он уже никогда не придет в себя, но и в коме может пролежать неизвестно сколько. Надо его или перевозить домой, или отдавать в специализированную клинику, поскольку госпиталь, в котором сейчас находится Николай, занимается только интенсивной терапией и перспективными больными.

– А кто может сказать, перспективный больной или нет? – возмутилась я. – Это, по-моему, одному богу известно.

– Так-то оно так, но немцы сколь прагматичны, столь и ответственны – лишние деньги брать не станут.

– Понятно, а что Анна?

– Анна в лице изменилась, когда врачи сделали неутешительный для Николая прогноз. Естественно, денег у нее, чтобы перевезти Николая в другую клинику, нет, потому выбор должна сделать я, то есть я и Густав, причем в ближайшее время. Марина, ты что-то утром говорила об отце Николая! – вдруг вспомнила она. – Надо срочно его привезти к нам. Пусть забирает Николая домой. Советская школа медицины самая лучшая в мире! И не таких с того света возвращали, – затараторила она в трубку. – Нет, правда, дома и стены помогают.

Слушая Ирину, я поймала себя на мысли, что она стала рассуждать как немцы, которых она неоднократно осуждала за расчетливость, граничащую с жадностью. Хотя, если разобраться, Николай для Ирины чужой человек. Так с какой стати ее муж будет оплачивать ему лечение?

– Я позвоню сегодня Виктору Николаевичу. Если он в состоянии приехать, он приедет. Можешь передать это Анне.

– Я не видела ее после разговора с врачами. Расстроенная, она вышла из палаты и больше к Николаю не возвращалась. Домой тоже пока не приезжала.

– Значит, когда приедет, скажешь. – Я простилась и положила трубку.

Пересказывать разговор Алине не было смысла, я разговаривала по громкой связи, она и так все слышала.

– Надо ехать к Виктору Николаевичу, – покачала она головой. – Говорить о таких вещах по телефону нельзя, – разумно заключила она.

– Кто поедет? Ты? Я?

– Ты, – выдохнула она.

– А ты будешь продолжать следить за Борисом и Антоном?

– А чего за ними следить? Думаю, они ни при чем, – неожиданно выдала она. – Были бы у них картины с собой, они бы себя так или иначе выдали. Они же ведут себя, как самые настоящие мальчишки: пьют, загорают, играют на автоматах. Нет, лучше я съезжу к Лизе и Кириллу.

– Я у них была, – напомнила я. – Меня ничто в их поведении не насторожило. Бедная, несчастная женщина, которая носится с мужем-алкоголиком, как с малым ребенком.

– Тебя легко ввести в заблуждение, – хмыкнула Алина. – Ты веришь всему и всем.

Я возмутилась от подобного заявления.

– Ах, вот как! Тогда мне надо подозревать и тебя. А ну, Алина, признавайся, ты стянула картины и сокровища. Видела я, как ты хищно смотрела на перстенек нибелунгов.

На этот раз возмутилась Алина. Она даже пошла красными пятнами и стала задыхаться от негодования:

– Ты моя подруга! И такое говоришь?! Не ожидала от тебя такого!

– Да ладно, не кипятись – шутка, – успокоила я ее, видя, как она разошлась. – Хочешь лететь в Мюнхен? Лети. А я поеду в Кобленц. Только надо выловить на корабле Курта, чтобы попросить его вновь присмотреть за группой.

Не скажу, что Курт обрадовался нашей просьбе, но как воспитанный молодой человек не смог нам отказать. Собственно, на это мы и рассчитывали. Оставив вещи в каюте – мы надеялись к концу круиза за ними вернуться, – мы поехали в аэропорт. Алине повезло больше. Практически сразу она смогла улететь из Страсбурга в Мюнхен, пообещав мне на ночь глядя к Лизе и Кириллу не соваться, а переночевать в гостинице. Мне же пришлось ждать практически до утра, а потом с пересадками добираться до Кобленца.

В десять часов я уже стояла перед зданием больницы, в которую три дня назад был госпитализирован Сидоренко Виктор Николаевич. А в десять пятнадцать после небольшой стычки с медицинским персоналом – они никак не могли понять, кем я прихожусь Сидоренко, – меня препроводили в палату.

Виктор Николаевич был бледен, но выглядел бодро и моему появлению обрадовался.

– Неужели?! Рад вас видеть, – улыбнулся он.

– Как вы себя чувствуете?

– Да вроде бы ничего. Тьфу-тьфу, бог миловал.

– Это хорошо, что вы пошли на поправку.