Варвар, который ошибался - Евгений Шепельский

Гритт!

Высокий дрищ спросил:

— Фатик Мегарон Джарси, ты нас слышишь?

Глупый вопрос.

Я издал слабый стон и поелозил задницей в соломе. Задница болела — помнила свои приключения среди пакгаузов.

— Слышу, слышу. Кха, кха! И даже вижу. Не могли бы вы меня расковать? Я даже голову потереть не могу — а ведь там, спасибо вам, красавцы, большая шишка!

— Тебе отказано в свободе. Тебе отказано в жизни. Но тебе не отказано в правосудии!

Но голос твой дрожит, я чую это. Не такие уж вы и профессионалы, ребята.

— Ну, ладно, как скажете. Кто вы?

— Мы — шеффены вольного суда Дольмира и Одирума. Я — Смерть.

— Я — Воля, — это замухрышка.

— Я — Справедливость, — это толстяк.

— А я — Черный Ужас Ночного Сортира, — а это сказал, как вы догадались, Фатик М. Джарси.

Мои слова не произвели впечатления, хотя толстяк издал звук, похожий на нервный смешок. Голоса шмакодявки и толстяка казались мне смутно знакомыми, однако все трое говорили явно через тряпки, или набив в рот камней, чтобы их не узнали. Но все же где я слышал эти голоса?

Высокий дрищ (видимо, он был главарем) проговорил торжественно и величаво:

— Ты не явился в суд. За неявку в суд приговор — смерть! Мы здесь, дабы свершилось правосудие!

Окатанные формулы, которые он изрекал, отзывались в моей голове нестерпимой болью. Терпеть не могу пафос, особенно когда он помножен на глупость. Шеффены фемгерихта были точно такими же тупыми и не рассуждающими фанатиками, как и кверлинги. И, как и кверлингов, их использовала чья-то злая воля, я был убежден!

— Мы могли убить тебя раньше, ибо приговор уже объявлен нашим судом. Однако же один из нас… — значительная пауза, — зная тебя, испросил милости: тебя препроводили сюда, в убежище одного из наших приспешников, дабы зачитать приговор и умертвить по возможности гуманно.

— Надеюсь, этот кто-то, он знает меня с хорошей стороны? Я бы не хотел, чтобы он знал меня с плохой стороны, потому что знать меня с плохой стороны… это плохо.

Путешествие с Мамоном Колчеком не прибавило мне ума.

Я дернул цепь и обнаружил, что она прикована к стенке. Длины цепи не хватило бы даже для того, чтобы я толком встал. Но сидеть — сидеть я мог, да. На привязи.

Попал ты из огня да в полымя, Фатик.

— Умертвить гуманно — это значит повесить? А не гуманно — это как? Под печальную музыку распилить надвое? Ну, ребята, штаб ваш выглядит не слишком — воняет ваш штаб, прямо скажу.

Они переглянулись: не ожидали, что кто-то будет зубоскалить на пороге смерти. Затем дрищ гулко произнес:

— Фатик Мегарон Джарси с гор Джарси, ты обвиняешься в подлом нападении и убийстве.

Настало время удивительных историй!

Голова моя кружилась, горло нестерпимо саднило. Я закашлялся, сплюнул на солому кровью. Ненавижу простуды, особенно такие сильные, когда горло начинает саднить до крови. Однако обоняние у меня пока еще не отнялось. И оно, как бы вам сказать… Короче, мой нос всегда унюхает женщину. Тело женщины пахнет сладко. Уж такова его природа. А я безумно люблю женщин.

Так вот, несмотря на специфический запах овчарни, я учуял даму. Высоким дрищом была именно она, и, если прислушаться к модуляциям ее голоса, было ей лет около тридцати пяти — сорока.

Главный шеффен — женщина!

Дает мне это шанс на спасение?

Не знаю.

Используя логику Маммона Колчека, я могу сказать следующее: женщины лучше мужчин хотя бы потому, что они — женщины. И — да: женщины, несомненно, умнее мужчин, ибо умеют мыслить интуитивно и благодаря этому куда чаще находят верный путь. Однако есть одна штука, которая при умелом обращении может превратить даже гениальную женщину в не рассуждающую дуру.

Эмоции.

Эмоции порой захлестывают женщину, помрачая ее рассудок. Эмоции женщины можно вызывать, умело — а порой даже весьма топорно — манипулируя разными близкими ее сердцу вещами, как-то: любовью, детьми, кошечками, собачками, всяческими несправедливыми страданиями.

Я решил сбавить тон и спросил покаянно:

— И на кого же я подло напал? Кого убил? И когда?

Женщина-шеффен ответила — мрачно:

— Ты подло напал на мирный торговый корабль «Горгонид». Ты перебил большую часть экипажа и лично заколол капитана — видного гражданина и честного человека Дольмира Димеро Буна!

Я попытался сдержать хохот. Упал на солому, меня скрутило от смеха, который я еле-еле выдал за плач. Отсмеявшись, вновь сел, кусая губы, слезы же лились из моих глаз самые натуральные — от смеха. Димеро Бун — видный гражданин и честный человек! Ну да, разумеется, Димеро Бун творил непотребства на море да у берегов Мантиохии — а в Дольмире имел репутацию честного работорговца. Хотя с его-то нравом…

— Кем выдвинуто обвинение?

— Тебе не нужно знать обвинителей. Это люди, заслуживающие всяческого доверия.

— Предположу — это боцман «Горгонида», забыл его имя… и остатки команды, которых я помиловал. — Боцман обещал, что Вольное Общество меня не забудет. Однако этого я вслух не сказал.

Женщина-шеффен повторила:

— Это люди, заслуживающие всяческого доверия.

Я зарыдал, сожалея, что не могу молитвенно воздеть руки.

— Но я никогда не убивал невинных! Эти люди хотели отобрать у меня груз, и я честно вызвал капитана на поединок… и честно его убил! Это ведь я, я — честный человек! А их слова — поклеп, гнусный поклеп, подлая и страшная клевета!

Видали, сколько раз я ввернул слово «честный»?

Женщина покачала головой:

— Слова и доказательства этих людей не подлежат сомнению. Фемгерихт провел заседание, на которое ты не явился. Приговор — смерть! Ты был признан виновным. Приговор — смерть. Я — Смерть.

— Я — Воля!

— Я — Справедливость!

Напугали варвара голым задом. Нет, меня без хрена не сожрешь. И без соли — тоже. Думай, Фатик, думай!

Подписи «Смерти» под запиской-предупреждением не значилось, стало быть, она — местный житель. А вот «Справедливость» и «Воля» — это явно жители Ирнеза, пустились за мной в погоню, настигли, обратились в местное отделение тайного общества и обстряпали дело. Так… Узнать бы их, вычислить слабые стороны и обработать как следует… Если уловка с женщиной-шеффеном не сработает, я буду иметь запасной вариант.

Замухрышка издал звук, похожий на чих.

И тут-то я его узнал.

Ну, наконец.

Я скривил губы и заменил рыдания на униженное хныканье. А после расхохотался, вроде как у меня сдали нервы (скажу откровенно — они уже были на грани), перемежая хохот отчаянным плачем — даже бараны заблеяли со мной в унисон. Я взглянул на Волю и издал протяжный зов: