Морской ангел - Валерий Ковалев

«Свихнулся! – внезапно мелькнула в голове мысль, и я поперхнулся словами. – Долетался бедолага! Как мне с этим чокнутым теперь садиться?»

Потом смотрю, педали и ручка управления сами шевелятся. Ну, думаю, капец, не иначе сам сбрендил. Не может такого быть, чтобы машина сама собой управляла.

И вдруг все понял. Нервный Боженко, привыкнув держаться за управление, не замечая того, пилотировал сам.

А тот знай, заливался.

– Давай-давай, Сашок. Все путем, выводи потихоньку… Молоток… Так еще не каждый инструктор слетает!

Ну, я естественно ободрился, тихонечко взял ручку, а ноги поставил на педали. Но самолетом не управлял, так, понемногу дублировал. Аппарат шел как по маслу. Еще через пару минут инструктор приказал «Сбавляй газ!», и я вместе со старлеем выполнил команду.

Посадку мы совершили «на ять», чего раньше с курсантами Боженко не случалось. Сердце мое обуяла радость – так вот где зарыта собака!

Во время двух очередных полетов, до их середины я опять внимал виртуозной брани, наблюдая за манипуляциями ручки и педалей, а потом мягко «подключался».

Инструктор, как и ожидалось, замолкал, а потом начинал выражать удовлетворение и похвалы. Короче, вскоре я стал у него одним из лучших курсантов. Боженко не преминул доложить об этом начальству, и со мной в воздух поднялся командир звена, а потом, рассказав об ошибках, повторно.

На третий раз я все учел и отлетал довольно сносно.

– Ничего, – сказал капитан, вылезая из кабины, – пойдет. А вы, товарищ Боженко, дайте Иванову еще пару контрольных и представьте его к проверке командиру отряда.

С тем я выполнил программу еще лучше, после чего был допущен к самостоятельным полетам. И все было бы хорошо, да как-то вечером, сидя с друзьями из группы в курилке, рассказал им, как все было.

Те сначала не поверили, мол, такого не может быть, а потом один попробовал – получилось. И пошло, поехало. Ребята в воздухе применяют мой метод, группа числится в передовых, начальство довольно.

А потом кто-то проболтался, и все выяснилось. Боженко озверел, вслед за чем подал рапорт на перевод в обычную летную часть (его удовлетворили), дело замяли, а меня выпустили младшим лейтенантом, чтоб служба раем не казалась. Такая вот история, – закончил майор. – Из жизни.

– Да, чего только в жизни не бывает, – согласились несколько слушателей. – Забавная история.

– И поучительная, – тут же заявил танкист. – Как в той пословице, в свои сани не садись. У нас в полку был примерно такой же случай. Со старшиной хозвзвода. Служил абы как. Драли-драли его, а потом определили в экипаж башнером. Так он в первом же бою сжег две немецких самоходки. А когда штурмовали Бреслау, был уже командиром роты. Нашел человек, так сказать, свое предназначение.

– Ну а что с тем инструктором, Александр Васильевич? – поинтересовался Дим. – Вы его больше не встречали?

– Лично нет, – ответил комэск, – но знаю, что капитан Боженко участвовал в финской войне, сбил пять вражеских самолетов и получил орден Ленина.

– Награда нашла героя, – резюмировал Грек, а Колян добавил: «Бог не фраер, он все видит».

Потом разговоры стихли, в разных концах вагона возник храп, а Дим, закинув руки за голову, лежал на спине и под стук колес думал.

Особой вины старшина за собой не видел, считал, что с ним поступили несправедливо, а поэтому решил «уйти в отрыв» при первом удобном случае. Теперь Европа осталась позади, и он ждал такого. Сам. Надеясь на опыт и чутье разведчика. Ну а как сложится все потом, будет видно.

В один из бесконечной тягомотины дней поезд встал на запасные пути в разбитом Днепропетровске, всех заключенных выгнали из вагонов и построили у насыпи. Спустя час (все это время они стояли под дождем), состоялась перекличка, а потом что-то вроде сортировки. Здесь Дим расстался со своими друзьями по несчастью и был определен во вновь сформированный эшелон, ставший наполовину меньше. Первый остался на станции, а этот тут же отправили дальше. Ранним утром он прибыл в бывшую столицу Украины, город Харьков.

За стенками вагонов забегала охрана, и раздался собачий лай, потом их двери с визгом отъехали в сторону.

– Выгружайсь со скарбом! – забазлал чей-то сиплый голос, а конвой защелкал затворами автоматов.

Щурясь от дневного света и зевая, арестанты с тощими вещмешками неловко спрыгивали вниз, ежась от утренней прохлады и озираясь.

– Всем построиться в две шеренги! – рявкнул стоящий в центре состава рядом с двумя офицерами в голубых фуражках, начальник конвоя. – Быстро, мать вашу!

Недавние военные споро разобрались так, как от них требовали. Потом старший из офицеров, майор, благосклонно кивнул, после чего конвойный начальник сделал два шага к хмурому строю.

– Буду называть фамилии, четко и громко отвечать «я»! – заворочав головой, достал из полевой сумки карандаш с папкой, развернув ее в руках. – Понятно?!

– Точно так, понятно, – прошелестело в шеренгах и замерло.

– Арефьев Семен Петрович!

– Я!

– Аксаков Юрий Иванович!

– Я!

– Абашидзе Гурам Шотаевич!

– Я!

После каждого ответа лейтенант ставил против фамилии «галку». На фамилию Цукерман Яков Наумович ответа не поступило.

Лейтенант повторил ее второй раз, снова тихо.

– Обыскать вагоны! – бросил майор, и несколько охранников полезли в теплушки.

Спустя минут пять из одной вытащили Цукермана (он спал), и мордастый сержант прикладом загнал того в строй. Все двести были на месте.

– За что бьешь фронтовика, гад! – прогудел кто-то из арестантов.

На этот вопрос майор тяжело заворочал шеей, медленно прошелся вдоль заросших щетиной угрюмых лиц и стал посередине.

– Фронтовиками вы были там! – выбросил руку в сторону запада. – А теперь преступники и лагерная пыль! – повысил голос до крика.

Потом шеренги перестроили в колонну по четыре, конвой с овчарками занял свои места, вслед за чем последовала команда «Шагом арш!», и сотни ног зашаркали по мазутной щебенке в сторону города.

Освобожденный два года назад, Харьков был изрядно разрушен. Коробки сгоревших зданий чередовались с развалинами, меж них изредка стояли целые дома, по разбитой дороге изредка гремели полуторки и телеги.

Чуть впереди справа бригада военнопленных в кургузых мундирах разбирала завал из кирпичей, покореженных балок и плит, нагромождения которых тянулись вдоль всей улицы.

«Вот тут я и подорву, – мелькнуло в голове шагавшего в одной из последних четверок с краю Дима. – Обстановка самая та. Легко оторваться, затеряться в развалинах, а потом уйти из города».

По телу пробежал знакомый холодок, мускулы напряглись, как в поиске, и он покосился на топающего слева от него конвойного. Тот был лет восемнадцати, стрижен «под нуль»[89], а ППШ держал точно по уставу. «Салага, – профессионально оценил Дим. – Глушану чтоб не убивать. Вполсилы».