Собака Раппопорта. Больничный детектив - Алексей К. Смирнов

Бабушка немедленно восстановила былую житейскую активность и села в троллейбус. Там она пустилась в монолог:

— Я-то этого парня хорошо знаю, а его никто не знает, а я хорошо знаю. Прямо нечистый как прилип, так и не отцепится. Лицевой счет за электроэнергию пусть лично мне в руки приносят, а не присылают откуда-то. Что за баба такая взялась? Откуда она? Она-то у меня тряпки и ворует, Димка глупый был, но теперь поумнел, надо бы ему этими тряпками всю рожу…

Пассажиры темнели лицами и зажимали носы; бабушка беззаботно несла себе ерунду о вороватой женщине, сожительнице Димки — да ведь и с Генкой она жила, змеюжина, и еще к ней ходил майор, в пятидесятые годы…

Бабушка благополучно доехала до кольца и начала новый круг. Этого билетерша уже не стерпела; завязалась жестокая свара, ибо у бабушки не нашлось, ясное дело, ни денег, ни документов, ни даже проездной карточки, что вообще не лезло ни в какие ворота. Ее стали бережно выпроваживать; к сожалению, троллейбус еще не завершил торможение, когда она ступила на тротуар, и ее многострадальная нога немедленно переломилась во всех прежних местах, прямо по костным мозолям. О невозможности чего не раз напоминала отечественная и зарубежная травматологическая наука. А потому ее доставили в "Чеховку", где повторилось все, как встарь: острое отделение с операцией, реабилитационное отделение Васильева, физиотерапия… Бабуля, как и все, попивала тайком и в открытую, слыла активной свидетельницей пятиногой собаки, но шла на поправку быстрее, чем в прошлый раз, и вот уже не только лежала и выла — ковыляла в своем аппарате, посещала разнообразных специалистов, которые спешили назначить ей какие-нибудь безобидные и ни к чему не обязывающие процедуры.

И вот она наткнулась на старого Зобова, которого сразу признала и ни на секунду не усомнилась, что он попросту пьян. Она ударила его клюкой и толкнула ногой, заключенной в железные кольца со спицами.

— На завтрак пора! — заорала бабушка.

Зобов не шевельнулся, и она начала сомневаться в достоверности обстановки. Зобов ли это? Да нет же, это Димка! Димкина сука довела-таки мужика до цугундера! Но откуда же в "Чеховке" взяться Димке? Да оттуда же, откуда берутся все… Бабушка окрепла настолько, что управилась с мертвым телом, перевернула его на спину: нет, это все-таки Зобов — но почему же он так странно молчит?

Она заползла в первый попавшийся кабинет и нажаловалась на неподвижного, имея в душе тревогу и страх. Пустынное отделение вдруг забелело халатами, и кто-то могущественный властно распорядился: ничего не трогать! Командный голос д'Арсонваля узнали все.

Красавец-начмед склонился над трупом и медленно обошел его, потом приказал включить дополнительное освещение. Коридор еще не успели вымыть, и можно было рассчитывать на следы. Явился Николаев; он взялся за сердце, когда до него дошло, что случилось.

— Милицию надо, — сказал д'Арсонваль.

Но Дмитрий Дмитриевич резко воспротивился этому. Он хорошо помнил убийство, которое милиция уже расследовала в "Чеховке", и опыт общения с ней ему чрезвычайно не понравился. От тюрьмы да от сумы не зарекайся, но Николаев зарекся: пускай вся больница провалится в тартарары, но следственных действий на ее территории больше не будет.

— С какой же это радости? — зашипел он змеей. — Это не старинный зал, где развратные аристократы собрались, чтобы совершить убийство! Это больница, место смертное! Вы посмотрите на его синие губы, да и вообще… Столько пить, сколько он пил — я удивляюсь, как он вообще жил… В морг его, да немедленно вскрыть!

Д'Арсонваль почтительно поклонился и снял трубку местного телефона. Но прежде предупредил:

— Возможно, старик разбил себе голову, а это травма, тут без милиции не обойдемся…

— Возможно! — вспылил Николаев. — Потом мне скажут: полы плохо моешь, не вытирают их у тебя, люди бьются головами! Нет, пусть сначала найдут у него инфаркт или инсульт, а потому уж напишем: старику стало плохо, он упал и ударился головой… Такая последовательность, и никакая иначе. Вы разве ребенок, что мне учить вас приходится? Первый год в практической медицине? — На этих словах Дмитрий Дмитриевич почему-то осекся.

Начмед поклонился вторично.

Несчастье, приключившееся с Зобовым, переполошило больницу. Половина пациентов отчиталась в том, что видела пусть не собаку, но ее тень, и ощутила зловонное дуновение, вызванное вращением ее хвоста; действительно — обнаружился очередной кал, на сей раз в святая святых — аптеке, опять-таки на полу, и целая куча. Незамедлительно прозвучал очередной анонимный сигнал, и вот уже Николаев битый час заседал в своем кабинете с вновь прибывшим Медовчиным, плотно притворив двери, а секретарша не пускала к ним никого.

Дмитрий Дмитриевич виртуозно защищался и рассказывал разные случаи, намекая Медовчину, что за всем уследить нельзя, и что бывают обстоятельства… Не так давно он, Николаев, персонально явился в реанимацию и накинулся на санитарку: что за срач? Совсем потеряли совесть? Под окнами прокладки валяются в неимоверном количестве — позор!

Санитарка, по словам Дмитрия Дмитриевича, подбоченилась и начала орать:

— Да какие у нас прокладки? У нас все в памперсах лежат!

— Вы знаете, — втолковывал Николаев Медовчину, заговаривая ему зубы своими прокладками, — она-таки убедила меня, в реанимации нет ни одной женщины с исправным циклом. И что все эти прокладки нанесло ветром, с гинекологии, с пятого этажа.

Медовчин слушал, и на его выщербленно-вылущенном лице читалось глубокое отвращение. Между тем, Николаев рассказывал ему сущую правду. На ту сторону, куда нездоровыми голубями слетелись прокладки, выходило только одно реанимационное окно, и палата тоже была одна, и больная лежала — одна. Очередная старуха.

Она лежала в этой реанимации очень давно. За нее платили родственники, вот она и лежала. Расхаживала с папиросой и не знала горя.

— И срет, — взволнованно и проникновенно жаловался Дмитрий Дмитриевич, — непосредственно в мусорное ведро, которое возле дверей. Больше некому. Сначала многие удивлялись, когда туда заглядывали: откуда? И туалет же рядом. Но потом перестали и удивляться, и интересоваться…

Главный врач почему-то решил, что эти бытовые откровения помогут ему завоевать расположение ревизора. Однако он жестоко ошибся: Медовчин еще прочнее убедился в обоснованности своих намерений взять "Чеховку" в оборот.

Они просидели с Николаевым еще долго, а по "Чеховке" расползались новые лечебно-профилактические будни.

Когда утренние процедуры были в полном разгаре, вскрылась новая беда: исчезла собачонка — та самая, которую поначалу заподозрили в осквернении больничного коридора. Чтобы не слышать плача, стенаний и угроз ее хозяйки, Ватников улегся ничком, втиснул лицо в подушку, а другой подушкой, уже без наволочки, взятой с осиротевшей постели Зобова, накрыл себе голову. Ему было отчаянно душно и мерзко, но он терпел, да спасало еще и выработанное со временем равнодушие к себе и миру.