Алые сердца - Тун Хуа

– Прошу у анда наказания, – ответила я.

– В следующем месяце ты будешь лишена жалованья, – сказал он со вдохом.

Я тут же согнулась в поклоне и поблагодарила:

– Спасибо, Ли-анда.

Не глядя на меня, евнух едва слышно пробормотал:

– Дворец не вместит столько доброты.

Он ушел, а я осталась стоять под деревом. Печаль и страх постепенно просачивались из глубин моего сердца и постепенно поглотили все мое существо. Я чувствовала, что не могу больше стоять; сделав пару неверных шагов, я села прямо на землю. Обхватив руками голову, уткнулась лицом в колени и изо всех сил закусила нижнюю губу. На глазах навернулись слезы, но я силой заставила их высохнуть.

Погруженная в невеселые раздумья, я услышала, как кто-то произнес прямо у меня над головой:

– И чего ты тут сидишь?

По голосу я узнала десятого принца. Не желая его замечать, я продолжила безмолвно сидеть, обхватив голову руками. Он присел на корточки и снова обратился ко мне:

– Эй! Я же не обвинял тебя в том, что ты меня ошпарила, так чего ты тут строишь из себя?

Я по-прежнему не обращала на него внимания. Немного помолчав, он понял, что что-то не так, протянул руки и насильно поднял мою голову. На его лице отразился испуг, и он вскрикнул:

– Как ты умудрилась прокусить губу до крови? Какое наказание тебе назначил Ли Дэцюань?

Задрав голову, я обнаружила, что помимо десятого принца рядом стоят четвертый, восьмой, девятый, тринадцатый и четырнадцатый. От неожиданности я тут же вскочила на ноги и поприветствовала их, кое-как вытерев нижнюю губу.

Десятый принц, видя, что приветствия заботят меня больше, чем его вопрос, сердито сказал:

– В таком случае я пойду найду Ли Дэцюаня и спрошу об этом у него самого.

Он уже занес ногу, собираясь идти, но я шепотом остановила его:

– Вернись.

– Тогда сама ответь мне, – велел он.

Я смотрела на него, испытывая смешанные чувства. С одной стороны, его горячность меня ужасно раздражала, но вместе с этим была очень трогательной. Посверлив его взглядом какое-то время, я все-таки ответила:

– Он лишил меня жалованья за следующий месяц.

Десятый принц хлопнул себя по бедру и воскликнул:

– И ты так расстроилась из-за какого-то месячного жалованья?

– А почему бы мне не расстроиться? – огрызнулась я, насупившись. – Может, для тебя эти деньги – ничто, но я рассчитывала на них. Кроме того, меня еще никогда не наказывали, и мне неприятно.

– Ладно, ладно, – со смехом ответил он. – Если тебе захочется какую-нибудь вещь, я куплю тебе ее.

Я улыбнулась в ответ на его слова и замолчала. Принцы тоже молчали; на лицах четвертого и восьмого застыло неизменное вежливое и бесстрастное выражение, девятый принц мрачно глядел на меня, а тринадцатый подмигнул мне, а затем состроил гримасу удивления. Я ответила ему улыбкой. Четырнадцатый принц сдвинул брови и устремил хмурый взгляд куда-то в сторону.

Поняв, что разговаривать никто не собирается, я осторожно произнесла:

– Если у господ нет никаких поручений, ваша покорная слуга просит разрешения удалиться.

– Иди, – равнодушно произнес четвертый принц.

Я поклонилась и ушла восвояси.

Вчера я должна была дежурить с вечера до самого рассвета. Хотя утром мне удалось вздремнуть, этого все же было недостаточно; могла поспать днем, но не решилась из опасения, что не усну ночью и наутро буду чувствовать себя разбитой. Облокотившись о спинку кровати, я взяла в руки книгу минского автора Тянь Ихэна «Миниатюра о приготовлении воды из источников» и принялась изучать ее при свете лампы.

Почти все книги, лежащие на моем столе, были посвящены чаю. Теперь я стала относиться к своей работе как к достойному занятию. Любой пост, связанный с ответственностью за еду и жилище императора, а также с финансами и выплатами жалованья, был почетным, но те, кто этим занимался, не имели почти никакой свободы, зажатые в рамках чересчур строгих правил. За малейший промах ждали телесные наказания, и даже жизнь могла оказаться под угрозой.

Однако за три года я успела нащупать эти рамки и, примерно поняв правила игры, найти в них лазейки. Хотя я и начала заниматься наукой чая достаточно поздно, я подходила к делу с позиции «раз уж делаешь – делай как можно лучше», поэтому сейчас, как только речь заходила о чае, никто во дворце не сомневался в моей компетентности.

Мой взгляд скользил по строчкам:

«…В наши дни, подавая чай, принято также предлагать фрукты и сладости, но это в высшей степени бес-культурно. Пусть даже сладости будут превосходны, они могут испортить истинный вкус чая, и потому от них следует отказаться. Кроме того, для поедания фруктов обязательно используются ложки. Если они сделаны из золота или серебра, это покажет отсутствие скромности; если же ложка будет медной, останется привкус, что недопустимо. К примеру, с древних времен известно, что северяне добавляют в чай кефир, а сычуаньцы – соль. Данные способы употребления чая являются варварскими, но их нельзя за это винить…»[51]

Снаружи послышался тихий голос Ван Си:

– Сестрица, вы у себя?

– Если горит лампа, значит, внутри кто-то есть, – ответила я, выпрямившись. – В чем дело?

– Мой наставник просит вас, сестрица, к себе, – пояснил Ван Си.

Я торопливо положила книгу, поправила перед зеркалом прическу и одежду, задула лампу и вышла через раздвижную дверь.

Ван Си поприветствовал меня, преклонив левое колено, а затем поднялся на ноги и повел меня за собой.

– Его Величество слишком увлекся этими штуками, о которых ему поведали западные ученые. Мой наставник много раз пробовал отвлечь государя вопросом, стоит ли подавать ужин. Его Величество всякий раз соглашается, но не двигается с места. Час уже поздний. Наставник велел попросить вас, барышня, что-нибудь придумать.

Я незаметно улыбнулась при мысли о том, что, действительно, со способного больше спрашивается. Мне вспомнилось, как однажды вечером, спустя чуть больше полгода с тех пор, как я попала во дворец, я несла службу в зимних покоях. Император Канси до глубокой ночи просматривал докладные записки и делал пометки. Подобное случалось и раньше, но в этот раз император провел над документами три или четыре ночи подряд. Старший евнух Ли Дэцюань, беспокоясь о здоровье господина, лишь хмурился, не смея открыть рот, и стоял подле Его Величества с горестным выражением лица.