И пели птицы... - Себастьян Фолкс

Маргарет была практичной женщиной ирландских кровей, которую Джек привлек чувством юмора и добротой. Они познакомились на свадьбе одной из ее восьми сестер, выходившей за товарища Джека по работе. На вечеринке после венчания Джек пил пиво и показывал детям фокусы. У него было большое квадратное лицо, волосы он расчесывал на прямой пробор. Маргарет понравилось, как он разговаривал с детьми, прежде чем присоединиться к другим приглашенным на свадьбу мужчинам и начать рассказывать им анекдоты.

— Я старая дева, — сказала она, когда Джек заглянул к ней неделю спустя. — Вам вряд ли захочется появляться со мной на людях.

Однако он точно знал, чего хотел, и через три месяца они поженились.

И сейчас, раскуривая под деревом новую сигарету и вслушиваясь в визг снаряда, перелетавшего через линию британских окопов примерно в полумиле южнее, Джек Файрбрейс обнаружил, что его бьет дрожь.

Он считал, что неподвластен смерти, полагал, что приучил себя к мыслям о ней, — оказалось, это не так. Если его признают виновным, то на рассвете отведут одного в какое-нибудь уединенное место подальше от линии фронта — на лесную просеку, в обнесенный стеной двор фермы, — и расстреляют. И сделать это прикажут солдатам его подразделения, минерам и землекопам, людям, которых не обучили стрелять даже по врагам. У одних заряды будут холостыми, у других нет, и никто никогда не узнает, чей выстрел окажется смертельным — Тайсона или Шоу, Уилера или Джонса. Он упадет, как падали в грязь миллионы убитых: подмастерья саксонских хлебопеков, сельские батраки из Франции, фабричные рабочие из Ланкашира, — земля вобрала в себя много плоти и крови.

Джек не мог думать об этом без трепета. Каждый солдат ожидает смерти в бою или во время атаки: от пули снайпера, от разрыва снаряда или мины, от взрыва в туннеле — каждый постоянно помнит, что любое мгновение способно привести с собой смерть, принимающую множество обличий, опознать которые трудно. Но постепенно Джек свыкся и с этим. Всякий раз, как его часть отводили на отдых, ему требовался целый день сна, чтобы привыкнуть к отсутствию постоянного страха, и только после этого он вновь обретал способность смеяться и рассказывать байки, ощущая, как его товарищей с головой накрывает прилив облегчения. Однако безразличие, которое он в себе взращивал, относилось к гибели врагов, а также соратников и друзей, но, признался он самому себе, не касалось перспективы его собственной смерти.

Джек опустил лицо в ладони и стал молить Бога о пощаде. У него не было ни дела, которое он стремился завершить, ни особого предназначения: ему просто хотелось снова увидеть Маргарет. Хотелось коснуться волос Джона. Мой сын, думал он, сидя под дождем, мой любимый мальчик. Погибнет он или выживет, для исхода войны это значения не имело, как не имело никакого значения то, что сегодня оторвало голову Тернеру, а завтра то же самое может случиться с ним, или с Шоу, или с Тайсоном. Пусть умрут они, без всякого стыда молился Джек, пусть погибнут, но, Боже, прошу тебя, сохрани мне жизнь.

Всю эту ночь Джек просидел под деревом — одинокий, никому не нужный, — силком извлекая из сознания воспоминания о своей жизни и о том, что он успел сделать, в надежде на то, что они послужат утешением, если ему придется встать перед шеренгой нацеленных в его сердце винтовок. Он вспоминал футбол на Хакни-Маршиз, товарищей, с которыми работал на строительстве лондонской подземки, полузабытые лица и голоса детства, вспоминал сына. И не нашел ничего, способного доказать необходимость сохранения его жизни. Под конец в памяти замелькали лишь обрывки картин раннего детства: вот он сидит перед кухонным очагом, вот мама склоняется над его кроватью, чтобы поцеловать, и он слышит ее запах. А следом пришло желание заснуть, признать свое поражение.

Он встал, потянулся, разминая затекшие руки и ноги, добрался, крадучись, до своей позиции и пристроился рядом с Тайсоном и Шоу. А перед самым рассветом отправился на поиски сержанта Адамса.

— Ладно, пойдем, — сказал Адамс. — Приведи себя в порядок. Ремень подтяни.

Он не принадлежал к числу тех сержантов, которых боятся солдаты, обладал насмешливым чувством юмора и редко повышал голос. Подчиненные втайне обожали его.

— Слышал я о твоих делах, — сказал он. — Заснул на посту.

Джек промолчал. Он был готов к смерти.

— Может, тебе и повезет. Некоторые из молодых офицеров погорячатся да и остынут. А мистер Рейсфорд — он чуднее всех, кого я знаю. Сам себе закон. Вон туда.

Адамс провел его по узкой траншее, ведущей к нескольким землянкам, указал на вход в последнюю и велел Джеку дальше идти самому.

Поверх бруствера траншеи Джек окинул взглядом начинавший сереть мир: сожженные и разбитые деревья, зеленые когда-то поля, ровно буревшие там, где землю изрыли снаряды. Он уже примирился с тем, что покидает все это.

Спустившись по деревянным ступенькам к самодельной двери с противогазовой завесой, он постучал и застыл в ожидании.

Мужской голос предложил ему войти. Джек рывком открыл дверь. Сильный запах керосина ударил ему в нос. Клубы табачного дыма не позволяли толком разглядеть внутренность землянки. Джек сумел различить деревянную лежанку, на которой кто-то спал, свернувшись калачиком, самодельный стол, табуреты. Выглядели они лучше большинства убогих приспособлений, виденных им на передовой, но все равно кое-как обшитые досками стены, собранные на скорую руку разрозненные чашки, свечи, фитили и гвозди, исполнявшие обязанность предметов первой необходимости, придавали обстановке убогий вид.

— Кто вы? — спросил у него один из двух сидевших за столом офицеров, лейтенант. Вторым был командир роты Джека, капитан Уир, гостивший, надо полагать, в пехотной части.

— Файрбрейс, сэр. Вы приказали мне явиться к вам в шесть утра.

— Зачем?

— Я заснул на посту.

Офицер встал, подошел к Джеку, приблизил свое лицо к его лицу. Джек увидел темные волосы с проседью на висках, густые, скрывшие верхнюю губу усы и задумчиво вглядывавшиеся в него большие карие глаза. Лет офицеру могло быть от двадцати пяти до сорока.

— Решительно ничего такого не помню.

— По-моему, вы собирались отдать меня под суд, сэр.

— Не думаю, что имею на это право. Вы мне не подчинены. Вы ведь проходчик, так?

— Да, сэр.

— Один из ваших, Уир.

Джек, взглянув на Уира, увидел на столе почти пустую бутылку виски. И всего два стакана.

— Садитесь, Файрбрейс. Выпейте, — сказал Уир.

— Нет, сэр, спасибо. Если я…

— Ну все равно, садитесь.

Джек огляделся по сторонам. Садиться на табурет, который мог принадлежать пехотному командиру, вспыльчивому офицеру по фамилии Грей, — Джек слышал, как он распекал солдат, — ему не хотелось. Интересно, где Грей сейчас: наверное, часовым разносы устраивает.

И все же он сел на табурет, который ногой подтолкнул к нему Уир. Тот снова вернулся к мягким туфлям и белому свитеру. Небритый, с воспаленными глазами. Джек потупился, боясь встретиться с ним взглядом. На столе лежали рубашками вверх пять образующих нечто вроде звезды игральных карт с тонкими полосками песка между ними. В центре этой композиции стояла вырезанная из дерева фигурка, а рядом с ней — огарок свечи.