И пели птицы... - Себастьян Фолкс

Вместе с почтой доставили пайки. Жестянки с тушенкой Джек приберег для дневной трапезы, зато хлеб и джем пришлись как нельзя более кстати к чаю — у него еще оставалось с полкружки. Проголодавшийся под землей Джек быстро проглотил то и другое в импровизированной столовой, оборудованной в начале одного из ходов сообщения. Иногда от солдат, доставлявших сюда пайки, можно было услышать недостоверные новости о передвижениях частей и разработанных в тылу планах, но сегодня все молчали. Джек, поев в тишине, вернулся на свою позицию.

Его сын Джон родился восемь лет назад, когда без малого сорокалетняя Маргарет почти рассталась с надеждой завести детей. Он был ясноглазым мальчиком, худощавым и светловолосым, с мечтательным выражением лица, нередко оживлявшимся пронзительным смехом. Физическая хрупкость соединялась в нем с простодушием. Мальчишки с их улицы терпели его и принимали в свои игры, если не хватало других партнеров. Он был вратарем в их обходившихся без судейства футбольных матчах, однако к крикетной бите его подпускали лишь в случае крайней необходимости.

Вглядываясь в старательный почерк жены, Джек пытался представить себе лицо мальчика. Различить его в темноте дождливого вечера, которую рассеивал лишь свет от огарка Тайсона, было трудновато. Джек закрыл глаза, и память нарисовала ему колени сына под поношенными серыми шортами, большие зубы, которые он, смеясь, выставлял напоказ, непричесанные волосы, которые Джек временами ерошил отцовской рукой.

О доме он на фронте почти не вспоминал. В его бумажнике лежала фотография Маргарет, но не Джона. Голова Джека была слишком занята другими вещами, чтобы позволить себе думать о несущественном. Он провел вне дома почти год. Шоу говорил, что при подходящей погоде в Лондоне можно расслышать пушечную пальбу, но Джек не поверил. Ему теперь приходилось бывать в таких местах, в том числе под землей, понятия не имея, где находится ближайшая деревня, что лондонские улицы и дома казались очень далекими — такими далекими, точно он жил в другом мире.

В эту ночь он стоял на посту на стрелковой ступени в конце траншеи, заменяя Тайсона, еще не вернувшегося из-под земли. Вообще-то караульная служба не входила в обязанности минеров, однако их командир договорился с равным ему по званию пехотным офицером: ввиду активности врага, создававшей угрозу жизни тех, кто работал под землей, пехота обеспечивала боевое прикрытие туннелей, а минеры, в свой черед, брали на себя часть нарядов.

Джек вслушивался в звуки, которые доносились с лежавшей перед ним ничейной полосы. Ночные патрули немцев уже приступили к работе, состоявшей в том, чтобы отслеживать перемещения противника и сеять тревогу в его рядах. Джек догадывался, что и его сторона держит сейчас людей на постах наблюдения, и они сумеют заметить неладное гораздо раньше него, однако часовых в траншеях об этом не осведомляли — пусть остаются начеку. Пехотный батальон прибыл сюда из Лондона, его солдаты называли проходчиков туннелей «канавными крысами» и всячески подчеркивали, что как боевая часть они ничего не стоят.

Устал Джек настолько, что миновал точку, до которой сон был еще возможен. Тело его двигалось самостоятельно, черпая силы из неведомого источника, в состоянии если не бодрствования, то бессонницы, между тем как другие солдаты клевали носами или спали — одни простершись, точно убитые, на дощатом полу окопа, другие привалившись спинами к обшивке стен. Джек слышал, как дальше по линии передовой работает команда траншейных ремонтников.

Теперь лицо Джона встало перед его мысленным взором с полной ясностью: бледный одинокий паренек, плетущийся в хвосте уличной оравы мальчишек; спотыкающийся, едва научившийся ходить младенец. Джек слышал его тоненький голосок с лондонским выговором — затверженные по-попугайски приветствия и безосновательная жизнерадостность. Он представил себе мальчика в больничной палате — высокие потолки, желтые мазки газовых ламп, накрахмаленные чепцы медицинских сестер, запахи мыла и дезинфекции.

Сон подкрался к Джеку незаметно, как коварный враг. Перед глазами его поплыли уже не зловещие лампы больничной палаты, но светильники огромного бара в пабе на Ли-Бридж-роуд: мужчины в костюмах и шляпах с низкими тульями, поднимающийся к потолку дым, удерживаемые на отлете бокалы с элем. Эту картину сменили другие, безостановочно следовавшие одна за другой: кухня родительского дома в Степни; парк, собака; снова освещенный, набитый людьми паб; лицо Джона, милого мальчика. Джек сознавал, что его манит огромный соблазн — душевный покой, сон, на который ему пришлось бы обменять жизни своих товарищей, и не понимал, что уже спит, свесив голову вперед, уложив ее на грудь между ноющими плечами, которые без передышки трудились много часов, кроша французскую землю.

Он понял, что заснул, лишь когда пробудился и обнаружил, что валится вперед от удара сапога по лодыжке.

— Фамилия? — Голос принадлежал офицеру.

— Файрбрейс, сэр.

— А, это вы, Файрбрейс, — услышал Джек удивленный голос капитана Уира.

— Вы спали? — холодно спросил второй офицер.

— Не знаю, сэр. Я просто не вслушивался и…

— Вы спали на посту. Вашим проступком займется трибунал. Извольте явиться ко мне завтра в шесть. Пусть вас приведет сержант. Наказание вам известно.

— Да, сэр.

Джек смотрел, как двое офицеров уходят, как сворачивают налево в конце стрелковой траншеи, как светятся в темноте красные кончики их сигарет.

Его сменил Боб Уилер, тоже проходчик. Вернувшись в свою траншею, Джек увидел спавших под деревянной рамой Тайсона и Шоу. Для него места там не осталось, поэтому он вытряхнул из пачки пригоршню сигарет и пошел по ходу сообщения назад, миновав неуверенно окликнувшего его часового. Потом перелез через тыльную стену окопа, отведенного группе огневой поддержки, и оказался среди наваленных под защищавшим их от дождя брезентом груд боеприпасов и продовольствия. Вход в окоп охраняли рядовые под командованием сержанта, Джек подошел к ним, они его признали. Он сказал, что идет к нужникам, и солдаты его пропустили.

Он нашел не поврежденное осколками снарядов дерево, присел под ним, закурил, втянул в легкие дым. До войны он к табаку не притрагивался, но теперь курево стало для него величайшим утешением.

Если трибунал сочтет его виновным, он может попасть под расстрел. Проходчики все в большей и большей мере становились частью армии; их хоть и не подвергали унизительной муштре и взысканиям, которые для воспитания боеспособности приходилось сносить пехотинцам, однако статус обособленности, которым они обладали поначалу, был давно утрачен. Когда Джек прибыл с земляками-лондонцами, Алленом и Мортимером, под Ипр, им сказали, что здесь они до конца войны и пробудут, — в отличие от сменявших друг друга пехотных частей, — однако их постоянно беспорядочно перебрасывали с места на место, усиливая сумбур, во избежание которого и создавались их подразделения. Минеры обратились в бойцов, от которых ожидали умения убивать врагов не только снарядами, но, если потребуется, и штыками, и голыми руками.

Не такой жизни ожидал Джек, когда добровольно записывался на военную службу. В свои тридцать восемь он, естественно, мог ее избежать, однако в Лондоне работы для него не было. Маргарет была на десять лет старше его, ей хватало забот и с Джоном. Она ухитрялась время от времени подыскивать место уборщицы, однако ее заработков им на жизнь не хватало. Джек не думал, что война сильно затянется; он сказал Маргарет, что через год вернется домой с половиной сэкономленного жалованья.