Главы для «Сромань-сам!» - Сергей Николаевич Огольцов

class="empty-line"/>

Панкратеф объяснил, что надо подождать, пока ещё попутчики для парохода соберутся и отвёл Ивана в типа казармы какие-то где уже человек 30 дожидалися.

Один тоже в партизанах-маки сражался, как свечереет часто в город уходил и возвращался на подогреве от вина. Тоже наверное привычка партизанской жизни, про которую он начинал рассказывать и про их партизанскую базу в деревне Орадур и что эсэсовцы в соседней деревне творили. Та тоже Орадур называлась и они её с партизанской базой на своей карте спутали.

Иван его рассказам не сильно-то и верил, хотя и сам войны навидался, но одно дело из пушки снаряд пальнуть и не видеть как тот за пару километров кишки из кого-то мотает, а даже и стрелять по тем, кто на тебя бегут, а другое… нет, не верил Иван подвыпившему человеку, правда недоверие не выражал, а сдерживал про себя, благодаря лагерной выучке и тому уроку от палки капо Щурина.

Юлю Иван увидал на четвёртый день, когда она появилась за женским столом казарменной столовой вместе с партией прибывших из Дюссельдорфа, их целый вагон доставили. И вот как только увидел, так сразу и полюбил. С первого взгляда.

Правда слов он таких не знал и обед свой доел до конца, для маскировки, чтобы никто не догадался. Хотя в тот раз она была совсем не в том шикарном сером платье.

Но ребята всё равно заметили и потом в казарме хаханьки строили.

Так что в своей любви он ей открылся уже на пароходе. В первый же день пути. Дольше уже не мог сдерживаться.

Когда их колонну в порт повели, всех сколько собралось для парохода, она как раз была в том сером своём платье. Улочка шла под уклон, а из-за облаков солнце выглянуло, а впереди Юля со своим чемоданом (Иван ещё не знал, что так её зовут) и это платье и её ноги в нём идут и тень по платью на каждый шаг играет мельк-мельк и он понял, что красоты такой ему не встретить больше никогда и ещё сильнее полюбил, с каждого взгляда на каждый шаг, а сколько всех их набралось — неизвестно. Кто их считать-то будет?

Тут солнце обратно спряталось, а Ивану поссать прикрутило и он заскочил во дворик небольшого дома, потому что колонна шла без охранения, как в 42-м через Харьков, просто все уже в штатской одежде.

Ну помочился там Иван на кустик. Густой такой, плотный и высокий достаточно. А рядом верёвка бельевая и вещи на ней не мокрые, а так — проветриться.

И там женская одна вещь, и как раз бы пришлась на Юлю, к тому её серому платью.

Ну и попутал чёрт Ивана — ухватил, да и в свой мешок с одёжей погибшего брата Эмилиного вопхнул и побежал колонну нагонять, что уже к мосту подходила, а за ним корабли вдоль реки. Всё равно война спишет, хоть даже и кончилась.

Не знал Иван, что та никогда не кончается, что это ещё та зараза, хуже перманентной революции что, впрочем, ему простительно, он таких слов не знал…

Уже как вышли в открытое море и свернули в проливе Ла-Манш направо, он подошёл к ней познакомиться. Сам-то он неразговорчив, да и Юля больше за борт посматривала на красивые волны под солнцем. И тогда он сказал:

— Юля, я хочу вам сделать подарок, только вы не отказывайтесь.

Он развязал свой заплечный мешок, вынул сверху и ей протянул.

— Вот. Нате.

— Что это?

— Ну подарок, всё равно на меня ж никак.

Он расправил и протянул ей. Она чуть помедлила, но потом взяла и набросила себе на плечи, потому что хоть и солнце, но ветерок пробирал.

— Вы, Иван, прям такой приставучий.

А его распирало от счастья, что Юля приняла подарок. И солнце играло в волнах и искрилось в плотном чёрном и гладком меху шубки из натурального котика.

Юля заметила его состояние, вздохнула, отвела глаза на море, а потом подняла взгляд к его взгляду, ещё раз вздохнула и улыбнулась.

Должно быть, с того взгляда и она его полюбила, ответно.

Наверное.

* * *

Пазлик #25: Размещение Возвращения

— Старшина Крынченко доложил о твоих нарушениях, рядовой Жилин. Мародёрство с верёвки Французских мирных жителей, где проветривали верхнюю зимнюю одежду.

— Чёрт попутал, товарищ комвзвода.

— Ты крайних-то не ищи, а коль виноват — говори прямо.

— Виноват, товарищ младший лейтенант.

— Эт хорошо, что вину свою сознаёшь, но взыскание не отменяет. Старшина Крынченко проследит, чтоб наказался ты как по уставу положено. А и дочку свою чуть не насмерть перепугал.

— Какая дочка? Мы с Юлей токо вчера познакомились!

— Ац-тавить спор со старшим по званию! И впредь не подрывай моральный облик РККА! А пока что — свободен.

— Разрешите идти, товарищ младший лейтенант?

— Иди, Иван.

Иван сделал оборот «кругом!» и зашагал по шаткому полу узкого коридора, куда глухо отдавалось биение пароходной машины из трюма…

Комвзвода тоже развернулся и — ушёл. На голове будёновка, которые отменили ещё сразу после Финской, летом 1940-го…

Мимо старинных фортов «Жозефина» вошла малым ходом в одну из гаваней Кронштадта и пришвартовалась рядом с крейсером, такая мелкая рядом с его громадой.

Поль Лафрог смотрел с капитанского мостика в спины потока ПеэЛов сходящих на длинный причал, где, лицами к трапу стояла небольшая группа встречающих, в униформе охваченной ремнями.

Капитан приказал поднять трап и отдать швартовы, корабль отошёл прежде, чем колонна покинула длинный причала.

По внутренней связи, Поль Лафрог передал в рубку Бламонда послать радиограмму в Брест, что корабль ложится на курс возвращения…

И опять это оказалась казарма, куда их сопроводили пять не то шесть офицеров с погонами и мелкими звёздочками на плечах, каких Иван никогда не видел. У каждого на левом бедре висела чёрная полевая сумка на узком ремешке через правое плечо и только у одного наоборот.

Но строгий прищур внимательных глаз и узко стянутые губы рта у них ничем не отличались и они одинаково поигрывали желваками челюстей под бритой кожей лиц.

Прибывшим объявили, что Кронштадт — закрытый город, так что особо разгуливать тут не надо, но по улицам им не запрещается.

Потом офицеры сели за столы, достали из своих полевых сумок