Главы для «Сромань-сам!» - Сергей Николаевич Огольцов

сумку положил в багажник, студентки сели сзади и они выехали разгоняя фарами вечернюю темноту.

Так вот и ехали себе, болтали, Самик поддерживал разговор обернувшись с переднего сиденья, с Верой в основном, а его боксёр рулил, покуда не свернул в лес рядом с шоссейкой.

Вера стала шутить, что похищаться не уславливались, а Самик ответил, что и машине нужен передых.

Он достал бутылку шампанского из бардачка, конфеты и перешёл на заднее сиденье, а Вера на его место рядом с водителем, который всё молчал, но вместо себя включил радиоприёмник, негромко так. И он сумел открыть шампанское без всяких брызгов и хлопков.

Инна не стала пить, а Вера не отказалась и всё хихикала пока водитель трогал её грудь.

Самик тоже положил руку на колени Инны, но слишком не наглел, они просто сидели откинувшись назад.

Потом водитель, там впереди, наверно, слишком ущипнул или полез не куда надо и Вера вскрикнула: «Ты что сдурел? Пусти!»

Водитель не пускал, а Вера отбивалась. Инне стало страшно и она выпрыгнула из машины, и убежала в лес.

Вокруг темно, не видно ничего, она бежала, дождь моросил, а голые кусты цеплялись ей за плащ и Самик вслед кричал: «Инна, вернись!»

Она не вернулась, а бежала сколько было сил. Потом остановилась, задыхаясь, совсем одна, посреди леса и слушала как бьётся её сердце.

Но он её нашёл даже в темноте, встал на колени перед нею и деревом за её спиной, целовал руки:

— Инночка, да что ты! Как ты могла подумать? Тебя я не обижу! Никогда! Ты — не такая!

Потом отвёл её к машине и поехали дальше, уже без разговоров. До города оставалось минут десять.

Сначала завезли Веру в общежитие — водитель занёс сумку в вестибюль, а оттуда к дому Инны.

Назавтра Вера в институт не пришла, но посреди первой пары вызвала Инну через кого-то в туалет.

Туалеты в Старом Корпусе просторны, направо от входа на стене большое зеркало чуть ли не в полный рост, а за ним вдоль стены белые раковины с кранами до следующего зала, где кабинки.

В старинных арочных окнах напротив кранов сияло солнце и Вера ждала её в очках противосолнечных, больших и чёрных.

— Ну как ты, целка? — спросила она Инну, когда та вошла. А потом сдёрнула очки и показала припудренный синяк под правым глазом и рассказала, что боксёр насиловал её сзади, под дождём, опрокинув животом на капот «волги». И туда, и туда.

— Покатались, — сказала Вера в заключение, — с ветерком, блять…

С тех пор Инна перестала посещать ресторан «Чайка», а Вере мартовское приключение открыло широкую возможность стать популярной звездой студенческой общаги.

Однако под конец 4-го курса она умерила свою инициативную безотказность, поскольку вышла замуж за майора, пусть даже и толстого, но достаточно молодых лет, ведь у неё, как уже отмечалось, папа имел высокий чин районного масштаба.

Майорская звезда на плечах молодого зятя (а даже и довольно редкая комплекция в эпоху дефицитов) наглядно свидетельствовали, что тот знаком с ходами-выходами и общим принципом работы всей системы.

Какого рода войск? Неважно, в войсках он редкий гость. Ищите генерал-майора (о, простите! генерал-полковника) не ниже, чем в генштабе. С его-то тактично стратегической предусмотрительностью и всесторонне опытной спутницей жизни!

Нет, именно в генштабе и никак не ниже ведь именно шерше-ля-фамки двигатель карьеры своих мужей…

Ибо есть такая профессия — родину защищать…

О чём почаще повторяйте камере тюрьмы общего режима, гражданин Юматов, а на амнистию рассчитывать забудьте: бездарные актёришки в их зависти к прославленным коллегам по цеху неизлечимо мелочны и неприступны, и пусть вся страна заглядывает в рот очередному анекдотцу сверху, он не простит вам вашей творческой удачи…

Ну разве что к 100-летию Великой Победы… Однако вряд ли вы дотянете.

* * *

Пазлик #27: Осуществление Избежания

— Ну подожди, я быстро, — сказала Юля и пошла вверх по каменным ступеням ко входу в храм, хотя не знала заперто там или нет.

Иван остался на площади, он уже как-то привыкал делать что ему Юля скажет, однако она уже возвращалась — заперто.

— Кина не будет, Максимка в запой ушёл, — сообщил им черноволосый моряк в сдвинутой набекрень бескозырке и с гитарой в руках, проходя, вразвалочку, мимо.

— Чё ты мелешь? — не смолчал Иван, которому этот прохожий сразу не понравился, тем более при Юле.

— Кинотеатр, говорю, на ремонте, — он указал головкой грифа на ступени к высокому порталу ворот храма.

— Так тут кино показывают? — догадалась Юля.

— Так точно — кинотеатр имени Максима Горького. А вас как зовут?

— Юля, — ей стало вдруг так радостно разговаривать с этим моряком в широких чёрных брюках и белой рубахе с тёмно-синим квадратом воротника спадавшего за спину.

Широкий брючный ремень, поверх заправленной рубахи, ярко поблескивал медью бляхи с якорем.

Опытным глазом прислуги большого дома она заметила мелкую складку на правом боку от неловкого утюга:

— А как вас?

В ответ моряк перехватил гитару в обе руки и подыгрывая себе запел про Одессу, шаланды и вежливых биндюжников. После завершающего зыбко щипательного аккорда, он пояснил:

— Так что извольте видеть — Константином меня кличут.

От угла площади раздались резкие свисты, откуда пара моряков в такой же парадной форме для увольнительной прогулки махали руками с криком:

— Бугор! Ну идёшь ты что ли?

— Идите, я потом подойду! — крикнул в ответ им гитарист и добавил потише для Юли:

— Старшина второй статьи Краснознамённого Балтийского флота Костя Бугров!

Он приложил расправленную ладонь к ленточке бескозырки поперёк лба, где для удостоверения золотились плотные буквы надписи «Балтийский Флот» и Юля засмеялась.

Иван стоял сбоку в удивлении, он ещё и не знал, что у Юли бывает такой красивый смех.

— А фраера вашего как кличут?

Юля, конечно же знала, что «фраер» по-Немецкому это «жених» и удивилась, что Костя так быстро угадал её отношения с Иваном.

— Иван, — ответил Иван сам за себя.

— Ваня-Ванечка-Ванёк, — выговорил моряк в растяжку.

— А «Иван» тебе чем не так? На хвост соли насыпал? — вызверился Иван от нахлынувшей вдруг обиды, что кругом его за дурака держат: и в Европе он fou, и дома — Ванька-дурак.

— Сам ты фуу!

— Эй, эй, не пыли, пехота!

Как всякая женщина,