Кроха - Эдвард Кэри

– Привет, Мари!

– Кто здесь?

– Это я. Эдмон. Можно мне немного побыть с тобой?

– Входи. Дверь закрой.

– Благодарю.

– Эдмон, ты сегодня с гостями был великолепен!

– Да?

– Конечно.

– Мари, я не хочу жениться!

– А тебе и не надо. Тебе надо остаться здесь, со мной.

Он пробыл у меня целых полчаса. Он принялся показывать мне куклу Эдмона, имея при этом очень печальный вид – из-за своих переживаний. А мне хотелось, чтобы он убрал куклу подальше, потому что такое было впечатление, будто между нами втиснулся кто-то посторонний, разрушив интимность ситуации. Когда же наконец он сунул любимую игрушку в карман, то сразу встал и ушел.

Визит семейства хлопкоторговца был лишь первым в череде кошмаров, через которые прошел Эдмон. Потом была дочь женского портного, которая нашла Эдмона «забавным», а за ней последовала дочь цирюльника-хирурга, которая все удивлялась: «Да он вообще здесь, с нами?» Никому из них он не показался желанной партией, напротив, все сочли, что он держится отчужденно и вообще какой-то неприглядный. Все они были глупыми слепцами, недостойными людьми, и я, ощущая огромное облегчение, готова была вопить от радости, что никто на него не посягнул. Однако его маман продолжала начатую ею охоту.

Мы с Эдмоном были в очаге зуда, охватившего дом, а может быть, и его источником. В то лето мы тесно общались, словно догадываясь, что наше время истекает, и нам, пока не поздно, нужно открывать новые грани в наших отношениях. Каждую ночь скрипели ступеньки на лестнице. Ночь принадлежала нам, и мы сполна пользовались этими часами.

Он проскальзывал ко мне, когда Жак уже спал глубоким сном.

– Только погляди на себя! – говорила я. – Ну, ты хорош!

– Да, я такой.

Мы разглядывали друг друга и болтали.

– Во мне росту пять футов пять и одна восьмая дюйма, – говорил он.

– Моя голова доходит тебе до сердца, видишь? Дай-ка я послушаю! Вот, стучит! Это звук Эдмона. Какой ты шумный!

Мы болтали о том о сем, мы держались за руки, а потом он уходил.

Дом был весь напоен этим зудом. Предприятие приносило изрядные барыши, и вдова с наставником смогли приобрести Обезьянник в свою собственность. Едва совершив эту покупку, они принялись декорировать здание по-своему. Стены на нижнем этаже оклеили алой бумагой.

– Всякий раз, когда я оказываюсь на пороге этого дома, – говорил Куртиус, – мне представляется, что я вступаю в необъятное тело титана и что эти красные стены – стенки отделов колоссального человеческого туловища.

Для украшения выставочного зала Куртиус и вдова покупали всякие безделушки, которые находили в лавке театрального реквизита. Они поставили огромные напольные часы, которые на самом деле были цельным куском дерева, вырезанным в форме часов, а циферблат и стрелки были нарисованы, поэтому часы всегда показывали одно и то же время. Под стать этим часам были изящные комоды из крашеных досок, и хотя ни один ящик в комодах не выдвигался, выглядели они как настоящие. На пол положили большие деревянные квадраты, выкрашенные под мрамор. Ночью, когда Жак похрапывал в своем углу, мы с Эдмоном уединялись в зале и бродили от одного предмета к другому, притворяясь, будто мы богатые парижане, осматривающие свои королевские покои. В просторном помещении и впрямь казалось, что ты находишься в великолепном дворце, хотя окна выходили вовсе не на ухоженный парк, а на замызганную мостовую бульвара дю Тампль и на фасад дома доктора Грэма напротив.

– У Тома-Шарля Тикра, владельца типографии, – объявила вдова Эдмону за завтраком, – есть дочь Корнели. Нам следует об этом поразмыслить. Какое это может быть будущее. Весьма завидное будущее!

Наши последние великие головы

Мы приобрели еще двух докторов. В феврале 1778 года на пляс Луи ле Гран, площади, где я никогда не была, доктор Франц-Антон Месмер, недавно сбежавший из Вены, устроил клинику. Вскоре у него отбоя не было от пациентов. Он исцелял, как уверяла принесенная мне Эдмоном афишка, все болезни – от паралича до запора, от импотенции до кишечных ветров, от мозолей до герпеса, от ячменя на веке до катаракты, от камней в желчном пузыре до гангрены, от эпилепсии до водянки, от истерии до икоты, от бесплодия до ночного недержания. Он был чудотворец, он возлагал на людей руки, и они ощущали, как на них нисходит неведомая сила. Я познакомилась с доктором Месмером, но не лично, а в восковом обличье. У него было весьма плоское лицо, с почти отсутствующим профилем, словно он с младенчества рос, уткнувшись лицом в сковородку.

Вторым был посланник Свободной Америки доктор Бенджамин Франклин. Этого человека я тоже не видела – в смысле живьем, хотя мой хозяин и вдова были удостоены им аудиенции, однако у меня есть веская причина его помнить. Я особенно благодарна доктору Франклину за его длинные седые волосы, потому как именно благодаря им мне вновь дозволили вернуться в мастерскую – в качестве подмастерья. В те дни времени у нас было в обрез, множество новых голов ждали своего завершения, и моему хозяину требовалась помощь – тут-то обо мне и вспомнили. Самой нудной и отнимающей массу времени работой было покрывать восковые головы волосами. Обычно мы просто надевали на голову парик, потому что в ту пору почти все значительные люди, как мужчины, так и женщины, носили чьи-то чужие волосы – человеческие или конские. Но этот американский доктор предпочитал собственные.

– Данный инструмент, сударь мой, – заметила я, – это длинная игла с кольцом на одном конце и утолщением на острие.

– Верно, Крошка. Откуда ты знаешь?

– Вы же сами меня учили, сударь, в Берне.

– Разве? Действительно, учил. Я и забыл. Но теперь не забуду. А для чего она нужна, знаешь?

– Она нужна для удержания мышечных тканей во время хирургических операций, но вы используете ее для закрепления отдельных волосков на восковом черепе.

– Да, совершенно верно!

– Ей обязательно этим заниматься? – поинтересовалась вдова.

– Да, вдова Пико, чтобы нам успеть вовремя с работой. У нас слишком много заказов!

– Но чтобы никакой болтовни, Крошка! Работай молча!

– Да, мадам!

– Как будто тебя тут нет!

– Да, мадам!

Так состоялось мое триумфальное возвращение. Я тщательно изучила Бенджамина Франклина. Его голова напоминала массивный корнеплод, гигантскую человекообразную картофелину. В нижней части лица имелся двойной морщинистый подбородок, две щеки, подобные двум кускам ветчины, свисали по бокам, а сверху высился массивный лоб. В центре лица торчал нос луковицей, а по обеим сторонам от него располагались серые глаза под набрякшими веками, рот окаймляли изрядные складки кожи.