Палоло, или Как я путешествовал - Дмитрий Быков

В процессе познания демократии группу разбили на три потока, хотя какие уж потоки в таком жидком ручейке. Юлю с одной из девочек отправили в Чикаго, владивостокских ребят – мальчика с девочкой – в сопровождении вполне энигматической переводчицы CIA погнали в Спрингфилд, Иллинойс, а меня в паре с одним замечательным сибиряком по имени Андрей вручили Игорю Кацису и сослали в Кливленд, славный своим университетом и немалой украинской диаспорой.

Я вообще люблю Сибирь – оттуда родом моя самая любимая и, думаю, последняя женщина, – а доставшийся мне сибиряк Андрей был вовсе человек исключительный. Он заведовал отделом новостей в своей газете, знал всё про всех, пил не пьянея (и после десятой вполне сносно понимал английскую речь), а его прибаутки на все случаи жизни широко использовались остальной группой. Его любимое выражение было: «В этой совершенно порочной связи» (вместо «в связи с этим»), а на вопрос «Понимаешь?» он с трогательным постоянством отвечал:

– Я понимаю, когда вынимаю.

Понимать ему в российской жизни, судя по всему, приходилось часто. Он сменил трёх жён, одна из них теперь проживала, кстати, в Америке (вообще Андрей был неплохим трамплином – вторая его жена уже процветала в Москве, и только третья ещё удерживалась около него). Радость жизни бурлила в его по-сибирски крепком теле. К тридцати пяти годам он явно не перепробовал всех наслаждений жизни и рвался к ним поминутно. Около него я чувствовал себя восторженным щенком. Мы твёрдо решили совратить Игоря.

– Чтобы два таких мужика! – гордо говорил Андрей. – Два таких мэна! Не соблазнили выпить и поиграть в карты одного американского еврея! Да он у нас вернётся новым русским!

Игорь словно предчувствовал, какой атаке подвергнется (тем более что в русском интеллигентном сообществе третий человек необходим: без третьего какой же преферанс, не говоря уже о главном). Он робел, мямлил, переводил уже не с прежней скоростью и вообще вёл себя неуверенно. У него была инструкция – безотказно сопровождать российских журналистов, куда бы они ни поехали знакомиться с чудесами демократии. В качестве первого чуда демократии Андрей уверенно выбрал ночной клуб «У Тиффани», который помещал свою рекламу во всех местных газетах. Как истинный профессионал, он позвонил туда и узнал программу: стриптиз в неё входил. Возможен был и персональный танец на столе по желанию клиента.

– Игорь, вы сегодня везёте нас к Тиффани. За тачку платим мы.

– Друзья мои, может быть, лучше в концерт… Сегодня здесь Пятая симфония Малера, билеты всего по тридцать долларов…

– Че-во? У Тиффани вход десять! В семь ноль-ноль встречаемся в холле.

К семи у камина, который обеспечивал особый уют холлу нашей крошечной трёхэтажной гостиницы, собралась вся троица: Игорь Кацис при полном параде и мы с Андреем в новокупленных джинсовых костюмах. Глаза Кациса блестели – то ли от ужаса, то ли от предвкушения. Лично я сильно робел, потому что ни разу ещё не бывал в ночном клубе, а стриптиза не видел тем более (меня вполне устраивает его кратковременный сеанс перед тем, как обоюдно плюхнуться в постель, и тогда уж, по-моему, чем быстрей, тем лучше, а музыка вообще отвлекает). Привлекало меня, главным образом, название, и то ностальгически: люблю Трумена Капоте.

У Тиффани была тьма народу, замечательно весёлого и дружелюбного. Тридцати-сорокалетние кливлендцы сидели за столиками, беззастенчиво дымили и шумно прихлопывали. Мы попали к самому началу парада-алле, когда все участницы будущих увеселений выходят на подиум и на нём покачивают бёдрами. На девушках уже не было ничего, кроме совершенно иллюзорных трусов. Нас быстро провели к угловому столику на троих (в большом зале ещё хватало мест), мы заказали по джину с тоником и стали его книжно посасывать, наблюдая за не менее книжным действом на подиуме.

Меня всегда восхищает на Западе (особенно в Штатах и, может быть, в Париже) поразительная готовность людей жить с каким-то полным, беззастенчивым знанием о себе. В России человек принимает себя очень избирательно – многое в себе ненавидит, над чем-то пытается работать, что-то исправляет… Америка знает себя, как – не сочтите за оскорбительное сравнение – знает все свои эрогенные зоны грамотная, тонко чувствующая проститутка. Дело не в том, чтобы не стесняться, – дело в том, чтобы себя понимать. Вот это бесстрашное, почти гордое самосознание и позволяет им так легко, без понтов и комплексов созерцать чужое красивое голое тело, при этом вольготно расположив в кресле своё собственное. Я не назвал бы стриптиз особо возбуждающим зрелищем. «Интересно девки пляшут», – как говорит в случае сильного изумления один мой друг, – но не более того. Это скорее ужасно весело. Ежели у нас в пип-стрип-клубе, допустим, выплясывает какая-нибудь тварь – так уж у неё и надрыв, и достоевские комплексы, и интервью у неё брали ещё год назад (там она либо философствует о высокой творческой энергетике голого тела, либо сетует на то, как ей тяжело трясти своими прелестями перед маловысокодуховными людьми. Одна ещё и стишки свои печатала. Ужас!). Всё время такое чувство, что она делает одолжение, с кровью и потом, и либо её очень жалко, либо чувствуешь себя таким ничтожеством! таким рабовладельцем! Не то было у Тиффани. Там весёлые и, как на подбор, очаровательные девки гордо и радостно демонстрировали то, чем наградила их природа. А столь же весёлые и волосатогрудые мужики, выгодно отличающиеся от педерастического контингента московских клубов, с полным сознанием своей похотливости наблюдают за колебаниями сисек. Жизнерадостное человечество во всей своей гордой и неприкрытой похабели – хотя какая же тут особая похабель? Игра. Своеобразный азарт в том, чтобы никого не потрогать руками. Руками категорически запрещено. Разве что сунуть десятку за подвязку или в трусики – так это милое дело, рука дающего может и потрогать!

Робеть я очень быстро перестал, а когда девки пошли в зал с подиума, попросил Игоря уговорить мне одну на персональный танец около стола. Это стоило пятнадцать баксов, да уж пропадай моя телега. Мне очень понравилась негритяночка. На вид ей было лет восемнадцать, росточком примерно с меня, тоньше раза в два с половиной, серебряная полоска трусов и символические босоножки – черна, как полярная ночь, и такие ма-а-аленькие, ма-а-аленькие, острые, как мне и нравится (целомудренный читатель может думать, что это я о глазках).

Глядя на мою робкую похоть, Игорь понимающе ухмыльнулся и ушёл в другой конец зала, где моя раскудрявая отплясывала перед каким-то фермером. Отвихлявшись положенные семь минут, она выслушала Игоря и с хохотом направилась в нашу сторону. Лицом своим я изобразил приветливость. Учуяв во мне новичка, чёрненькая tried to show her best – her breasts, сказал бы я! – и только что вдоль носа моего не водила своими маленькими и острыми (теперь пусть целомудренный читатель думает, что это я о ногтях). После семи минут я заказал дубль, не без трепета засунув ей за серебряную полоску две заготовленные бумажки. Краем глаза я наблюдал за Андреем, перед которым телесно обильная, пестрообутая блондинка шла уже вприсядку. О, дева пестрообутая, боги мои!

Игорь наблюдал за всем этим сперва со снисходительной, а потом с откровенно завистливой улыбкой, с какой «старый хрыч, цыган Илья глядит на удаль плясовую да чешет бороду седую, под лад плечами шевеля». Когда, наглядевшись, мы отпустили наших девчонок, сделавших на прощание ласковый «ба-ай», он произнёс в задумчивости: