Дядьки - Валерий Айрапетян

Встреча с Эриком преобразила его. Он стал вглядываться внутрь себя, но видел лишь лохматую ночь, полную детских страхов и тайн. Вдруг его осенило, что у него есть лишь один наивернейший способ обрести себя: создать семью и растить ребенка, растить его по-настоящему, привязываясь к нему и дорожа им.

Титмо устроился на хорошую работу в Комитет по реабилитации жертв СС. Работал с историческими документами, на сортировку которых уходило гораздо больше времени, чем на их изучение. И чем более трагичные разорванные войной судьбы фигурировали в делах, тем глубже укреплялся он в своем стремлении создать крепкую семью.

Титмо поклялся завести семью в течение года. Установка сроков не казалась ему проявлением инфантильности, напротив, в этом он разглядел подтверждение правильности своего выбора. Он будет любить жену и доверять ей, как младенец доверяет теплу матери. Никаких, к черту, измен, никакой слабости, никаких пустых прощений! Только любовь и взаимовыручка. Так думал Титмо перед сном, так думал, когда просыпался. Прежде равнодушный к женщинам, сейчас он напряженно вглядывался в каждую, кто сможет сделать его мужем и отцом. На работе, в транспорте, стоя в очереди, Титмо изучал лица женщин, их повадки, тревожно вслушивался в вибрацию голосов. Подобно натуралисту, он делал пометки и обобщения, пытался предугадать внутреннюю составляющую женщины по ее внешним данным. Константой оставался лишь один критерий — несхожесть с матерью.

Блуд внушал ему отвращение, физическая близость вне семьи казалась кощунственной, так что в свои тридцать два Титмо ходил в убежденных девственниках. Чувство, когда, глядя на женщину, ощущаешь, как подкатывает к горлу комкий восторг страсти, было ему незнакомо.

Все молодые женщины, попадавшие в его поле зрения, носили на лице некий отпечаток животности, потребность быть употребленными. Их мимика была более рекламой, характеризующей товар, чем живой пластикой лица, отражающей внутреннее естество. Общение с незамужними сотрудницами окончательно убедило его, что и к семейной жизни они подходят как к сделке, сулящей сверхприбыли. Интересы и потребности знакомых мужчин полностью совпадали с женскими, только имели более откровенные сексуальные запросы. Титмо был одинок.

Однажды, на дне рождения сотрудника Пауля, Титмо заметил девушку, худую и молчаливую. Девушку звали Эльза, она приходилась троюродной сестрой имениннику. Эльза была настолько тихой, так скромно было ее присутствие, что никто, кроме Титмо, не обратил на нее внимания, принимая, видимо, за часть обстановки. Эльза отвечала на вопросы Титмо однозначно, не вдаваясь в детали, исследуя смущенным взглядом пол. Титмо еле сдерживался, чтоб не заплакать от этой чистоты, от ненарочитости этих жестов, от небывалого несоответствия этого образа образу утраченной матери.

Когда все начали расходиться, Титмо предложил девушке ее проводить. Не смея произнести твердое «да», Эльза нетвердо кивнула. На следующий день они гуляли по парку. Через неделю поцеловались, через месяц решили пожениться, а через два сыграли свадьбу. Со стороны невесты присутствовали ее родители и брат Пауль. Сторону жениха представлял сам жених. Такая скромность полностью вписывалась в мировосприятие обоих. Спустя год после знакомства у молодоженов родился мальчик, которого нарекли Норбертом.

Титмо вдруг обнаружил себя абсолютно счастливым. Занятия с малышом и помощь супруге наполнили его жизнь новым смысловым содержанием. Все предыдущее стало неважным, еле существующим, застрявшим в сознании похмельным сном.

Норберт рос, радуя родителей крепким телом и ранней смышленостью. В мальчике чувствовалась порода, не проявленная в родителях. Древние сильные гены арийцев, дремавшие в Титмо и Эльзе, проявились в Норберте, чья внешность обещала красоту, характер и благородство. Любящие родители сообща растили ребенка, вели хозяйство, принимали решения. Титмо поражался, насколько просто семейное счастье, еще больше поражаясь факту неприятия этой простоты своими родителями. Иначе как зловещим стечением обстоятельств Титмо не мог объяснить роковую изломанность родительской семейной истории.

Когда Норберту исполнилось четыре года, Титмо преподнес подарок жене: путевку на недельный круиз по Средиземноморью. Эльза бредила морем, и Титмо не прогадал с подарком. Сам Титмо ехать не мог — до отпуска оставалось три месяца, — а ребенок с матерью пусть насладятся морем и отдыхом в полной мере.

Описав круг, самолет взлетел и скрылся в небе. Не успел Титмо проводить семью, как уже почувствовал острую, неуемную тоску по жене и сыну.

А через три дня, когда Титмо был на обеденном перерыве, его настигло это известие…

Диктор программы новостей сообщал, что этой ночью туристский лайнер, рейс № 184, совершавший круиз по Средиземному морю, сойдя с фарватера, напоролся на риф в Эгейском море вблизи острова Дио. Далее говорилось, что из-за значительных повреждений корпуса лайнер дал резкий крен и стал быстро тонуть. Из двух тысяч пассажиров удалось спасти восемьсот сорок шесть человек. Все телеканалы мира освещали трагедию. Туристская и судоходная компании, организовавшие тур, приносили всем родственникам погибших соболезнования, гарантировали солидные компенсации. На месте катастрофы велись непрерывные поисковые работы.

Титмо не помнил, как ушел с работы, не помнил, как пришел в офис туроператора, как наводил справки о жене и сыне, как получил ответ, что в списках спасшихся такие не значатся, не помнил, как оказался дома.

Он четко помнил, как очнулся ночью, как выскочил под ливень, как бежал по улицам в поисках сына и жены. «Норберт, Эльза!» — выкрикивал он, вырастая в безлюдных проулках пугающей тенью. Помнил, как лежал в луже лицом вниз, как малодушие то и дело заставляло его вынырнуть и дышать — теперь уже совершенно бессмысленно. Помнил, как попал в больницу, помнил жар в легких, помнил уколы, здоровую дикцию доктора, сообщавшего о пневмонии и необходимости специального режима, помнил, как отказался от помощи психолога, выделенного ему как потерявшему семью и все смыслы.

Выздоровев, Титмо так и не вышел на работу. Не в силах жить и не в силах умереть, он заперся дома. Поглощая снотворное, большую часть времени он спал. Просыпаясь, Титмо подолгу смотрел в потолок, в точку, или выл, прихватив ртом край подушки.

Все чаще Титмо вспоминал бабушку Марту и ее рассказы, воспроизводил в голове ее ровный уютный голос. «А те, кто утонул, превращаются в свободных и красивых рыб», — вспомнил однажды Титмо и увидел, как жизнь его выходит на новый рубеж…

Титмо начал с учебников по ихтиологии. За месяц посетил все океанариумы Германии. За год объехал все крупные аквариумы Центральной Европы. Специалисты рекомендовали ему дайвинг в Красном море, но он наотрез отказался. Море внушало его человеческой сущности утробный страх и нестерпимую ненависть; оно поглотило основу и содержание его жизни — его семью.

А на Крит он прибыл с единственной целью — изучить местный аквариум.

Араик окончил рассказ и глубоко выдохнул. Рассказывал он дергано, иногда даже надрывно, не сдерживая в себе всплесков южной крови, но именно благодаря этой эмоциональности поведанное им обращалось в моих подкорках в живой поток человеческой судьбы.