Картель правосудия - Фридрих Незнанский

– Бабуля, а это любовь, да?

– Может, и любовь, а ты почему спрашиваешь?

А тут как раз зашла мама, и мы поехали домой на метро. И я сказала маме:

– Я про твою любовь теперь знаю.

А она рассердилась и говорит:

– Что ты выдумываешь? Какая любовь?

А сама покраснела и отвернулась. Наверное, испугалась, что я папе скажу и он ее заругает. А я не скажу, потому что я на него обиделась.

Я уже умею читать, и вчера читала сказку про царя Салтана, мама говорит, что это сложная сказка, но я уже большая и все понимаю. Например, Салтан был на самом деле турецкий султан и, когда приехал к нам в Россию жену искать, просто назвался Салтаном, чтобы не думали, что он иностранный шпион. И еще я много другого разного понимаю. Но там было написано, что царица молодая, дела вдаль не отлагая, в тот же вечер понесла… А потом у нее ребеночек народился. Мне бабушка говорила, что дети от любви бывают и когда Бог дает, а оказывается, еще что-то куда-то нести нужно. Интересно, что и куда? И тогда я у папы спросила, а он засмеялся и говорит:

– Подрастешь, поймешь.

Я уже почти взрослая, а он со мной как с младенчиком. И тут я на него обиделась и теперь с ним дружить не буду. Если бы мой папа был Пушкин, а не Турецкий, он бы мне все объяснил и сказки бы каждый вечер рассказывал. А мой папа умеет только бандитов ловить. Где же он был, когда Пушкина на дуэли убивали?

И это хорошо, что у мамы любовь. Пусть она теперь это что-то, про что мне папа не стал говорить, отнесет, и тогда у меня будет братик или сестричка. А у мамы будет два мужа, один родной, а другой двоюродный.

Ой, какой грустный дядя стоит в переходе на кольцевую станцию! То есть он не стоит, потому что у него стоять не на чем. Он на такой маленькой подставочке на колесиках сидит. А мама по дороге ему денежку в шапку положила. Вот.

Безногий Кирилл Ковалевский, за глаза прозванный Чечен, конечности потерял не на той войне (в Чечне отделался контузией), отморозил их по пьянке: шел, упал, очнулся: вместо гипса – гангрена. Родственников не было, приятели по общежитию и коллеги (он работал слесарем на авторемзаводе) собрали денег, сколько смогли, а смогли не много, через Фонд ветеранов как бы договорились о льготном, внеочередном протезировании, и Ковалевский из своего Владимира отправился в Москву. Очередь за протезами оказалась умопомрачительной, а реализация льгот подразумевала, как водится, обивание порогов со своей очередью перед каждым. Тут требовалось минимум две пары ног и три глотки. Давить на сочувствие бессмысленно: кругом инвалиды, кругом ветераны.

Кирилл начал понемногу втягиваться в жутковатый быт протезной очереди, устроился жить за скромную плату в прачечной при травматологии, на пропитание в больничной столовой зарабатывал, пересчитывая и складывая белье. Во время очередной «переклички» столкнулся с вербовщиком, предлагавшим инвалидам работу на протезном заводе, условия выгодные: зарплата двести пятьдесят долларов в месяц, место в заводском общежитии и питание за счет завода. Ковалевский согласился не раздумывая, нашелся и еще один желающий без ноги, с изуродованным лицом, лет тридцати, хотя точно определить возраст его было затруднительно.

Приехали на квартиру вербовщика, неподалеку от завода, он взял документы и отправился трудоустраивать новобранцев. Через некоторое время вернулся с новостью:

– Производство частично сворачивается, неплатежи, предприятие на грани банкротства, новых сотрудников временно не принимают. Но есть возможность хорошо заработать, собирая милостыню в переходе или в метро. – И доброхот взялся расписывать преимущества профессии нищего: деньги приносите домой, а в конце месяца получаете все те же двести пятьдесят баксов, за полгода сможете одеться-обуться, поднакопить деньжат. Жить будете здесь, бесплатно, кушать тоже. У меня кроме вас двоих живет еще четверо, никто не жалуется, все довольны.

– Гони документы назад, гнида, и вези туда, откуда забрал! – сказал напарник Ковалевского. – И не вздумай финтить: только свистну своим хлопцам – они в момент тебя на перо посадят. – Со щекастого лица хозяина квартиры слезла, казалось, намертво приклеенная елейная улыбка.

– На понт берешь, фраер дешевый? – Он пнул одноногого в грудь и повалил на пол. В это время в квартиру вошел бритоголовый амбал и принял и в без того неравной схватке сторону здоровых и богатых. Вместе с хозяином квартиры они методично отделали безногого, пока тот не перестал шевелиться, Кириллу тоже досталось по первое число.

Вечером он заключил договор на два месяца, получил от жены хозяина сто граммов, пару сосисок с чаем и завалился спать на полу на драном матрасе, в компании еще четырех вернувшихся с промысла безногих. С утра его заставили облачиться в камуфляж с чужого плеча и вывезли к станции метро «Пушкинская», вручив табличку: «Помогите собрать деньги на протез». Один из коллег располагался невдалеке, на противоположной стороне Тверской. Подавали невероятно щедро, за день Кирилл собрал, по его подсчетам, около сотни долларов – почти половину своего месячного заработка. Жена хозяина крутилась все время рядом и каждый час забирала выручку. В девять вечера Ковалевского привезли домой вместе с остальными, не хватало только вчерашнего знакомого.

Он проработал полтора месяца и кассу теперь, как пользующийся доверием, сдавал дважды в день. Однажды хотел обратиться за помощью к милиционеру, но вовремя засек, как тот разговаривает с «хозяином». В тот же день Кириллу повезло еще раз: мимо проходил пацан с батончиком «Баунти», играя складным ножом на кнопке. Кирилла осенило, он тут же сторговал у малолетки то и другое и тщательно спрятал оружие в шоколадный батончик.

Назавтра к нему явился за выручкой левый «инкассатор», имевший все шансы на победу во всероссийском конкурсе «Мистер наглая рожа», и безапелляционно заявил:

– С этого момента работаешь на меня, остальные – тоже, а вечером поговорим подробней.

Ракитская беседовала с Кротковым в маленькой комнате с зарешеченным окном и бетонным полом. Из мебели был только стол и два табурета, с потолка на длинном витом проводе свисала тусклая лампочка без абажура. Кротков нервно курил. Мятый костюм, несвежая рубашка и многодневная щетина – признак нового социального статуса. В нем мало что осталось от самоуверенного щеголя, каким помнила его Ракитская по редким встречам у Сенатора. Только взгляд остался таким же наглым и твердым.

– Какого черта вы там копаетесь? – Кротков был зол.

– Меру пресечения пока изменить не удалось, – объяснила Ракитская. – Но Сенатор уже обо всем позаботился. Скоро мы тебя вытащим.

– Как скоро? Я тут уже пятые сутки гнию. – Его передернуло от мысли, что снова придется возвращаться в опротивевшую, исхоженную вдоль и поперек вонючую камеру.

– Придется потерпеть.

– Сколько?