Граф Остерман - Николай Иванович Павленко

в правительстве, который на деле нисколько не прибавлял ему власти и вызвал лишь его раздражение неблагодарностью правительницы.

По этому поводу Финч рассуждал: «Видя крылья свои обрезанными, сознавая, что приходится быть не всевластным, как он предполагал, а заведовать исключительно делами армии, да и то под ведением самого принца как генералиссимуса, он вскоре стал проявлять неудовольствие и тайные посещения великой княжны (Елизаветы Петровны. — Н. П.) дали повод заподозрить — не попытался бы фельдмаршал повторить переворот с другими лицами…»

Визиты Миниха к Елизавете Петровне всполошили Остермана. В разговоре с Финчем он высказал предложение арестовать Лестока, чтобы выведать у него цель посещения Минихом великой княжны, но этот план был отвергнут дипломатом. Тогда Остерман высказал Финчу другой план: пригласить Лестока в гости, напоить и, зная его болтливость, выведать то, что интересовало вице-канцлера. Финч не одобрил и этого плана.

Иоганн Ведекинд. Портрет принцессы Анны Леопольдовны. XVIII в. Холст, масло. Государственный исторический музей, Москва

О ненадежности Миниха правительницу убеждал не только Остерман, но и свергнутый им Бирон. В письме к Анне Леопольдовне он умолял ее «ради собственного блага не слишком доверяться фельдмаршалу».

Плоды усилий Остермана и Бирона выразились в том, что правительнице в конце концов стало «известно непомерное честолюбие фельдмаршала, крайняя невоздержанность его характера и его слишком предприимчивый дух, не позволяющий на него положиться».

В другом доношении, датированном 18 марта 1741 г., французский посол извещал двор, что Остерман «не достигал такой высоты, как теперь; можно без всякого преувеличения сказать, что он в действительности царь всея Руси».

На правительницу, даму ленивую и недалекую, помимо Остермана оказывал огромное влияние еще один человек — ее фрейлина Менгден. Она была, по отзыву современников, девицей глупой, но безгранично преданной правительнице и готовой поступиться всем, чтобы доставить радость своей повелительнице. Она, например, согласилась заключить фиктивный брак с фаворитом правительницы графом Линаром, чтобы легализовать его пребывание при дворе.

Ограниченность Менгден не позволяла ей вмешиваться во внутреннюю и внешнюю политику правительства, сфера ее влияния не выходила за рамки бытовых вопросов: правительница судачила с нею о придворных сплетнях. Анна Леопольдовна тоже не лишена была некоторых странностей. Одна из них состояла в необычайной лени: она считала для себя обременительным даже приводить себя в надлежащий вид после сна, нередко оставалась в течение дня в ночном наряде. Кроме того, она пребывала, как отмечал Шетарди, в постоянном страхе: «…ей все кажется подозрительным».

Быть может, этими двумя свойствами натуры Анны Леопольдовны и объясняется ее стремление иметь рядом с собой безгранично преданного человека, которому можно было вполне доверять. Если учесть боязнь Анны Леопольдовны общества со светскими манерами, то станут понятными истоки привязанности к фрейлине.

Рангом ниже триумвираторов стояли еще два немца, занимавшие высокие посты: Менгден, благодаря протекции своей дочери, занимавший пост президента Коммерц-коллегии, и проходимец Шемберг, назначенный руководителем Генерал-бергдиректориума, в ведении которого находилась горная промышленность России. Если бы «триумвират» представлял сплоченную группу, не раздираемую соперничеством и враждой, то скорее всего немецкое засилье продолжалось бесконечно долго. Но в том-то и дело, что «триумвираторы» уподобились паукам в банке, каждый из них стремился уничтожить себе подобного: Остерман находился в смертельной схватке с Минихом, оба они втайне ненавидели Бирона.

Соперничество членов «триумвирата» завершилось тем, что ко времени вступления на трон Елизаветы Петровны в декабре 1741 г. у власти оказался самый из них изворотливый — Андрей Иванович Остерман: Бирона «съел» Миних, а Миниха — Остерман.

Падение Миниха и назначение Анны Леопольдовны правительницей нисколько не поколебало засилье немцев при дворе и в правительстве — вслед за ее утверждением в должности посыпались на немцев новые милости: старший брат Миниха был назначен президентом Коммерц-коллегии, Менгден был поставлен во главе судебного ведомства Курляндии. Старшему сыну Остермана пожалован чин канцлера. Финч, английский дипломат, однако полагал, что эти назначения не усилили позиций немцев при дворе, а, напротив, ослабили их влияние: «Милости двора к фельдмаршалу растут одновременно с общим нерасположением к нему, вызванным его поведением. Никогда еще вновь возникшая власть не встречала в России предсказаниями и такими пожеланиями близкой гибели». Финч завершил свою депешу словами: «Все как бы ожидают надвигающейся бури».

Это суждение Финча, высказанное в депеше от 3 января 1741 г., он подтвердил в депеше от 28 февраля: «Заметно какое то брожение во внутренних делах здешнего двора». Оно выражалось в том, что Миних «не пользуется властью, на которую рассчитывал», и Анна Леопольдовна делала вид, что не понимает или действительно не понимает причин его недовольства.

7 марта Финч доносил, что доброхоты великой княжны предупреждали ее об опасности, ожидаемой от Миниха: «Ее высочеству, кроме того, известно непомерное честолюбие фельдмаршала, крайняя невоздержанность его характера и его слишком предприимчивый дух, не позволяющий на него положиться».

Миних был крайне недовольный тем, что получил вместо вожделенного звания генералиссимуса чин первого министра, который нисколько ему не прибавил власти, поскольку между министрами было установлено разделение функций и каждый из них являлся полновластным их распорядителем.

Расчеты Миниха оказались просчетами: фельдмаршал не учел, что правительница располагала услугами опытного интригана Остермана, который посоветовал немедленно удовлетворить прошение Миниха об отставке. Анна Леопольдовна воспользовалась этим советом, указ об освобождении фельдмаршала от всех должностей был тут же подписан, и он вопреки обыкновению, был объявлен публично, с барабанным боем, раздававшемся на улицах столицы.

Правительница предложила Миниху удалиться в принадлежавшее ему украинское поместье, но он предпочел изображать человека, что нисколько случившимся лишением его власти не огорчен и отставка соответствует его желаниям, что он не чувствует никакого ущемления своих интересов, и как ни в чем не бывало появлялся при дворе.

За показным благодушием Миниха скрывалось его «ненасытное честолюбие» и страсть к интригам — он продолжал оставаться возбудителем беспокойства при дворе. Кроме Миниха на роли возбудителя придворных интриг претендовали еще два человека: Остерман и Шетарди.

Об умении Остермана плести интриги, оставаясь при этом в тени, Финч напомнил, ссылаясь на события десятилетней давности. Английский резидент Финч вспоминал позднее, что когда пришла очередь подписывать кондиции, «граф внезапно почувствовал такой сильный припадок подагры в правой руке, что оказался не в состоянии держать перо в руке» и уклонился от их подписания. «С самого этого момента он сказывался больным, не вставал с постели, по крайней мере не выходил из дому впредь до переворота, устранившего ограничение державной власти и восстановившего самодержавие. Едва переворот совершили, он выздоравливает, является ко двору и по-прежнему исполняет свои должностные обязанности».

Лет пять