Слово, образ, миражи - Влада Юрьева

Гораздо проще было держаться от напарника подальше. Тем более что Кирилл сам способствовал этому! Он находился от нее на расстоянии, которое требовал браслет, но близко не подходил. Нельзя сказать, что он хамил ей или как-то выражал свою обиду. Он вел себя, как и раньше, но теперь его молчание почему-то угнетало.

Вместо того, чтобы думать о нем, Саша решила сосредоточиться на деле. Пусть она и не продвинулась в расследовании, ей нужно было хотя бы закрыть пробелы в видеодневниках, чтобы совсем не завалить проект. Она знала, где получить удачные кадры.

Она уже спокойно перемещалась по больнице. Кирилл, как и грозился, остался снаружи, но в общем отделении Саша не нуждалась в его компании. Она усвоила, что здешние пациенты довольно мирные, никто из них ни разу не пытался напасть на нее.

Хотя нельзя сказать, что она полностью привыкла к ним. Например, молодой парень с маленькой головой и здоровенным туловищем несколько напрягал ее. Не внешностью даже, а тем, как смотрел на нее: внимательно, не отрываясь. Но никогда ничего не говорил. Если она пыталась заговорить с ним, он уходил, но продолжал следить издалека.

— Дениска безвреден, — заверила ее медсестра. — Он не только с вами, он ни с кем не говорит.

Но он добрый.

— Я верю…

На самом деле, она не верила. Она заставляла себя общаться с пациентами, только все было без толку. Вместо полезной информации они начинали втолковывать ей, что их заточили сюда противозаконно и все это подстава, несли какой-то бред, а некоторые и вовсе пускали пузыри слюней.

— Жалкое зрелище, да? — прозвучал голос у нее за спиной, когда она отошла от очередного пациента.

Узнать Германа было несложно, даже не видя его. С кем бы он ни общался, о чем бы ни говорил, в его тоне всегда прослеживался непередаваемый снобизм по отношению ко всему на свете.

— Не ожидала увидеть тебя здесь, — отметила Саша, оборачиваясь к нему.

— Почему?

— Тебе это место не нравится. Так почему ты приходишь?

— Меня не запугать тем, что мне не нравится. «Я вижу и видел худшее и много столь отвратительного, что не обо всем хотелось бы говорить, а об ином хотелось бы даже умолчать: например, о людях, которым недостает всего, кроме избытка самих себя, — о людях, которые ничто иное, как один большой глаз, или один большой рот, или одно большое брюхо, или вообще одно что-нибудь большое, — калеками наизнанку называю я их».

— Это ведь не ты придумал, не так ли? — подозрительно покосилась на него Саша. Она не так хорошо знала классиков, как Ланфен, чтобы сразу подловить его.

— Какая разница, кто это придумал? Слова правильные. Я ощущаю их, а не просто повторяю.

— Ты не ответил на мой вопрос. Вообще, ты не в лучшем состоянии, тебе стоит отдохнуть, выспаться, а не таскаться здесь!

Со стороны Саши это не было пустым желанием уколоть. Герман выглядел так, будто ночью не спал, а дрова колол. Нервный от перевозбуждения, дерганый какой-то… Не удивительно, что Ланфен сбежала от него!

— Благодать сна пока недоступна мне, — объявил он. — Я знаю цель и иду к ней, пусть хоть сто холмов взрастет на моем пути!

— Переводя на человеческий язык, ты все еще надеешься выиграть?

— Я слышу неверие в твоем голосе… Пускай. Никто никогда не верит в то, что выше его, пока солнце не появится над горизонтом…

— Короче, делом займись! — не выдержала Саша. — Удачи тебе!

Выносить Германа было даже сложнее, чем местных психов. Правда, то, что он явно отстал от дел, не утешало Сашу. Даже с записями Ланфен она оказалась в тупике, не знала толком, куда идти. Ей нужно было найти среди пациентов кого-то поадекватней…

А значит, требовалось искать в местах, где они собираются. Она уже заметила, что пациенты с серьезными задержками умственного развития либо бесцельно слонялись по двору, либо пялились в пустоту в общей комнате с телевизором. Те же, кто сохранил связь с реальностью, проводили время в библиотеке или комнатах для творчества.

Здесь пациентам было чем себя занять — Осташов называл это арт-терапией. Постоянные обитатели клиники учились рисовать, плести из цветных ниток, клеить фигурки из бумаги.

Естественно, им никогда не давали острых ножниц, даже иголки для вышивания закупили пластиковые. Но в целом, свободы выбора здесь хватало.

Наиболее удачные работы хранились в общем зале, где часто проводились встречи пациентов с навещающими их родственниками. Тут стояли большие бумажные деревья, цветы из пластиковых тарелочек и стаканчиков, тканевые звездочки и мягкие игрушки. Было ощущение скорее детского сада, а не психиатрической лечебницы!

Сейчас зал пустовал, в одиночку пациенты в него не заходили. Но Саша все равно заглянула внутрь — ей нравилось общее ощущение, которое создавало это помещение. Она как раз уходила, когда с одной стороны коридора услышала вой.

Он был громкий, пронзительный, отчаянный даже… Казалось, что издать такой звук способно только дикое животное, но никак не человек. Однако животных здесь не было, зато людей, близких к ним, хватало. Самого по себе этого звука было достаточно, чтобы Саша почувствовала резкий укол страха. А то, что к вою очень быстро добавились человеческие крики, ситуацию не улучшало!

Хуже всего было то, что вой приближался к ней. Тот, кто издавал этот звук, пока находился на лестнице, но поднимался. А она осталась на этаже одна! Пациентов здесь не было, поэтому и медсестры ушли, была только она, беспомощно замершая посреди коридора.

Нужно было что-то делать. Но для решения Саше требовалось понять, что происходит, а с этим пока было тяжело. Ей казалось, что в больнице идеальный порядок, она к такому привыкла, потому и перестала бояться. Однако оказалось, что расслабилась она рано.

Пока она соображала, человек, издававший жуткий вой, поднялся на один с ней этаж.

По сравнению с тем, как он выглядел, звук, который он издавал, показался сущей мелочью. Саша была даже не уверена, человек ли это — хотя умом понимала, что, конечно, человек. Его лицо, совсем молодое, было искажено маской ярости, в глазах не было ни тени понимания, кто он и где находится. Мужчина горбился, руки с изогнутыми пальцами постоянно держал на уровне груди, спокойно не стоял ни секунды — даже прекращая продвижение вперед, он покачивался, нервно дергался, как будто полная остановка лишила бы его жизни.

Но худшим было даже не это. На фоне его светлой кожи и той специфической одежды, которую носят только пациенты стражного отделения, четко выделялись пятна крови. Руки мужчины были покрыты ею до локтей, красное пятно закрывало нижнюю половину лица, попало на зубы… или стекло с них? Саша не хотела знать, почему так кричали люди, уже встретившиеся с ним.

Пауза между ними была недолгой, она длилась всего секунду, которая показалась Саше вечностью. За это время она четко поняла: если она не убежит, она умрет. Здесь и сейчас. И никто за это не будет даже наказан, потому что психам прощается все.