Слово, образ, миражи - Влада Юрьева

Чаще всего работаем с китайцами, а им нужны конкретные части тела животного, от остального можно избавиться. Я получал бы больше денег, если бы сам и убивал, и доставлял зверье. Но знаешь, почему я этого не делаю? Потому что мне это кажется нечестным: торчать на вышке, как счастливая домохозяйка, и оттуда палить по беззащитному зверью. Если я иду на охоту, то это всегда с близкого расстояния.

— Думаешь так оправдать то, что делаешь?

— Еще чего не хватало — перед тобой оправдываться! — рассмеялся он. — Говорю, как есть, чтобы ты бред себе не думала. Ты не поймешь, но я люблю животных. Просто так не убиваю.

Охота — это у меня всегда честно, и у них тоже есть шанс меня убить.

— Кирилл, ты браконьер, животные тебе точно не рады!

— И не только они…

— Это да, не все шрамы у тебя от медведя, — отметила Саша. — Те тоненькие, белые… Их так много… Они у тебя откуда?

— От верблюда.

— Я серьезно…

— Я тоже, когда говорю тебе, чтобы ты не лезла не в свое дело.

Кирилл раздраженно откинул в сторону одеяло и поднялся. Вот уж кто своей наготы не стеснялся вообще, и Саша сама отвернулась, пока он одевался. Она чувствовала, что задела его за живое. О шраме, полученном от медвежьих когтей, он рассказывал спокойно, не без гордости даже. Но упоминание этих, белых, мгновенно вывело его из себя.

Лучшего способа заинтриговать Сашу просто не было.

Когда она снова посмотрела на него, Кирилл был полностью одет и уже разыскивал в тумбочке сигареты. Движения по-прежнему были резкие, быстрые, и раздражение точно не улеглось.

— Сегодня нужно будет еще раз осмотреть клинику, — Саша решила сменить тему.

— Без меня.

— А ты что, по белкам пойдешь стрелять?

Он не ответил, только бросил на нее злой взгляд.

— Согласна, дурацкая шутка, — признала она. — Да не бесись ты! Не хочешь говорить, кто тебе спину расцарапал, — не надо, мое какое дело!

— Это ты верно подметила. А знаешь, чего я еще не хочу? Соваться в эту клинику!

— Но пятьсот метров…

— За забором посижу, — отрезал он. — Как раз пятьсот метров будет!

Прежде чем Саша успела сказать что-нибудь еще, он накинул куртку и вышел за дверь. Ей все же удалось приучить его не курить в доме.

Саша выглянула в окно и, убедившись, что он отошел подальше, вернулась к столу. Она включила планшет, открыла браузер и набрала в строке поиска: «Виды и происхождение шрамов».

⁂

Четыре «случайных» участника оказались совсем не так просты, как предполагалось.

Случайные люди, конечно… Ланфен сперва думала, что из-за Гробовщика у нее уже развивается паранойя. Но она занялась этим вопросом вплотную, разложила перед собой сразу четыре личных дела, использовала собственные каналы, чтобы получить дополнительные сведения. Картина, которая перед ней вырисовывалась, была объективно странной.

Ради этого ей пришлось сосредоточить на новом расследовании все свое время и внимание.

Она никому не говорила о том, что делает — потому что была не обязана. Герман, конечно, психовал, но в конечном итоге смирился. Он уже влился в проект, научился работать самостоятельно, мог не ночевать в комнате, вот как теперь… Где он проводит время — Ланфен не интересовало, она не могла позволить себе отвлекаться.

В том, что у Марины Чайкиной не все дома, и так сомневаться не приходилось. Дело было даже не в том, что она пропагандировала — в конце концов, люди верят в разные вещи, а аборты всегда были спорной и щекотливой темой. Проблема заключалась в том, как Марина это делала.

Лицо женщины принимало непробиваемо упрямое выражение, глаза светились маниакальным блеском, голос взлетал до режущих высот. Она испытывала самую настоящую личную неприязнь к человеку, который не разделял ее убеждения.

И так было всегда. Отчеты школьного психолога показывали, что у Марины часто случались острые конфликты с одноклассниками. Если ей что-то не нравилось, она кричала. Если не нравилось сильно — вцеплялась обидчику в волосы. Тогда у нее не было ни собственной организации, ни четких идей. Она просто не любила, когда ей возражают.

Замуж она все равно вышла. Почему бы нет — фигура хорошая, внешность позволяет! Муж был намного старше ее, терпел ее странности, да и ей хватало ума при нем не выпендриваться и старательно вилять хвостом. За это она получала неплохое финансирование своих капризов.

Агрессия, нетерпимость, умение хорошо лгать — все это было тревожными звоночками. Не критичными, поэтому Тронов и допустил Марину к участию. Тем более что ее поведение легко объяснялось: ее растила одна мать, нерешительная, слабая женщина, над которой Марина очень рано научилась доминировать в семье. Такое бывает. Но если соотнести ее странности с другими участниками, параллель намечалась.

Марина Чайкина жила в Сочи, Кирилл Виноградов — в Новосибирске. Разные уголки огромной страны. Но одна деталь сразу бросалась в глаза: Кирилла тоже родила мать-одиночка, причем в шестнадцать лет. Номинальный отец у него был, Петр Виноградов, так оформили документы. Но по факту Петр был его дедом. А вот его мать, совсем юная, хорошая девочка из хорошей семьи, после родов начала беспробудно пьянствовать, и через семь лет, всего в двадцать три года, была убита в пьяной драке.

Кирилла воспитал дед, егерь в приграничном лесничестве. Жизнь молодого человека развивалась так, как и следовало ожидать: плохое образование, асоциальное поведение. Но и психолог, и учителя, при всей неприязни к нему, отмечали, что у Кирилла великолепные способности, ясное мышление и настолько хорошая память, что это можно назвать талантом.

Поэтому в его академических провалах винили даже не трудного подростка, а его деда, который чуть ли не силой выволакивал его из школы.

К девятому классу Кирилл стал замкнутым, отучился необходимый минимум и просто исчез.

После смерти деда он давал о себе знать только когда попадался на мелких правонарушениях.

История ее напарника, Германа, оказалась именно такой, как ожидала Ланфен — радовало, что ее профессиональная хватка никуда не исчезла. Его мать, сильная, волевая женщина, родила ребенка «для себя». Но, как и многие матери-одиночки, она не сумела здраво оценить свои эмоциональные возможности. Постепенно она начала шпынять сына, обвиняя его в грехах рода мужского. Естественно, Герман сбежал от нее при первой же возможности — с ненавистью ко всем женщинам.

Картину усугубляло еще и то, что сам он большого успеха не добился. Природа не была к нему слишком щедра, и его рост остановился на отметке в сто шестьдесят восемь сантиметров.

Сколько бы он ни ходил после этого в спортзал, какие бы мышцы ни накачивал, он так и остался недоволен своей внешностью.

С карьерой тоже прорыва не случилось. Герман получил высшее образование, но устроиться смог только продавцом-консультантом в салон мобильной связи. Недовольный всеми гранями своей жизни, он с головой нырнул в философию, сам себя выделил из толпы и жил своими принципами. В которые, как подозревала Ланфен, до конца не верил.