1922: Эпизоды бурного года - Ник Реннисон

Через пять дней после выборов, 16 декабря, новый президент посетил художественную выставку в Варшаве. После полудня, осматривая экспонаты, он остановился побеседовать с английским дипломатом, когда к нему подошел художник по имени Элигиуш Невядомский, который был связан с правыми партиями. Он выхватил револьвер и трижды выстрелил в президента. Нарутович умер на месте. Убийца не особенно пытался сбежать и тут же был арестован. На суде он показал, что изначально хотел убить Пилсудского, но смерть Нарутовича должна была стать «шагом к победе всего польского». Многие правые были солидарны с Невядомским, и после его расстрела в 1923 году националисты объявили его мучеником. В следующем году несколько сотен польских мальчиков крестили под именем Элигиуш.

2 декабря в маленьком флоридском городе Перри в округе Тейлор, нашли тело белой женщины. Двадцатишестилетняя школьная учительница по имени Руби Хендри лежала в высокой траве у железнодорожных путей. Ее жестоко избили и перерезали горло. Это было, по словам местной газеты, «одно из самых ужасающих преступлений в истории округа Тейлор». Весть об убийстве разошлась быстро, и белые обыватели, горящие желанием наказать душегуба, стекались в Перри со всей северной Флориды и даже из относительно далекой Джорджии. Через несколько дней полицейские сошлись на личности подозреваемого – Чарльз Райт, афроамериканец двадцати одного года. Внимание полиции он привлек, вероятно, лишь потому, что в прошлом уже имел проблемы с законом.

После длительной охоты Райта выследили в соседнем округе и арестовали вместе с другим молодым чернокожим по имени Альберт Янг: полиция считала, что он тоже замешан в убийстве Руби Хендри. На обратной дороге к Перри полицейские, перевозившие арестованных, встретили толпу в несколько тысяч человек. Вигиланты захватили Райта и повели на незаконный суд. Пытаясь выбить из Райта признание, они пытали его. Быстро уверившись, что он и есть убийца, белые, как передавала тогдашняя газета, «привязали его к осиновому колу. К его ногам стащили ветки и пучки травы и подожгли их. Райт сгорел дотла». Некоторые журналисты заявляли, что присутствующие потом искали в останках что-нибудь на память. Умирая, Райт настойчиво оправдывал Янга, и того передали обратно властям.

Несмотря на то что Янг оказался под защитой полиции, на следующий день толпа поменьше похитила его и тоже линчевала. Газета Florida Times сообщала об этом: «Тело негра, изрешеченное пулями, повесили на дереве». А белые по-прежнему жаждали крови. Хотя ни Райт, ни Янг не происходили из Перри, его чернокожие жители стали жертвами нападений. Многие вигиланты бросились разрушать «черные» кварталы: сгорели дома, магазины и по крайней мере одна церковь. Погибло много людей.

20 декабря в парижском театре «Ателье» состоялась премьера «Антигоны». Это была «Антигона» Жана Кокто, наполовину перевод, наполовину современная адаптация древнегреческой трагедии Софокла. Кроме Кокто, в работе над спектаклем сошлись немало талантливых обитателей Парижа. Декорации создал Пикассо, костюмы – Коко Шанель, музыку написал Артюр Онеггер. Черпая вдохновение в греческой керамике, Пикассо за очень краткое время создал то, что современники описывали как «бескрайнее, голубое приморское небо, белые дорические колонны и огромные круглые щиты». Кокто настаивал, что одевать женщин в «Антигоне» должна только Шанель, ныне знаменитая своим «маленьким черным платьем». «Я выбрал м-ль Шанель, – писал он, – потому что в создании костюмов сегодня ей нет равных: невозможно представить, чтобы дочери Эдипа пользовались услугами “мелкой” портнихи». Швейцарский композитор Артюр Онеггер так увлекся историей Антигоны, что через несколько лет вернулся к ней, написав трехактную оперу с либретто Кокто. Роль Тиресия исполнял Антонен Арто, будущий создатель теории «театра жестокости» и одна из самых влиятельных фигур в театре XX века. Когда пьесу давали в третий раз, Андре Бретон, будущий лидер сюрреалистов, Кокто не любивший, громко возмутился из зала какой-то строчкой. Публика с наслаждением наблюдала за словесной пикировкой, которой обменивались Бретон и его последователи с Кокто: тот исполнял роль Хора и говорил в мегафон.

В Великобритании все солидарны в том, какой судебный процесс 1922 года самый громкий. Состоялся он в самом конце года. На скамье подсудимых сидели Эдит Томпсон и ее любовник Фредди Байуотерс. Их обвиняли в убийстве мужа Эдит, Перси. Как было и с делом Холла и Миллз в Америке (см. главу «Сентябрь»), утренние газеты подавали читателю на завтрак убийство и адюльтер, но здесь они были приправлены «ханжеством по-английски». Начав трубить об этой истории в декабре, газеты постепенно рассказывали в деталях и о частной домашней трагедии, и – невольно – о том, как в тогдашней Великобритании относились к браку и нравственности. Эдит Томпсон (девичья фамилия – Грейдон) была привлекательная, умная молодая женщина. Родилась она в 1893 году в Далстоне в Восточном Лондоне. Она обручилась с Перси Томпсоном в 1909 году и через шесть лет вышла за него замуж. Перси был всего на три года старше жены, но вскоре обнаружилось, что в душе он почти старик. В начале 1920-х годов Эдит уже чувствовала, что заперта в клетке тоскливого, отупляющего брака. Пара жила на пригородной вилле по адресу Кенсингтон-Гарденс, 41, Илфорд. Со стороны жизнь Эдит казалось завидной. Из рабочего класса она перешла в нижний средний, жила с, по-видимому, любящим мужем и была вполне успешной модисткой. Но на самом деле Эдит была глубоко несчастна.

И тут на сцене появляется Эдди Байуотерс, красивый восемнадцатилетний моряк торгового флота. Он с детства был знаком с семьей Эдит, но только сейчас она, романтичная идеалистка, мечтающая вырваться из все менее счастливого брака, по-настоящему его заметила. В 1921 году она сама, Перси, Фредди и младшая сестра Эдит, Эвис, которая и сама интересовалась молодым человеком, отправились отдыхать на остров Уайт. Когда отпуск подошел к концу, Эдит и Фредди поговорили и признались друг другу в любви. Перси ничего не замечал: он был настолько слеп, что, когда компания вернулась в Лондон, пригласил Фредди снимать у них свободную комнату. Новый квартирант Перси и его жена стали любовниками чуть больше чем неделю спустя. Их первый секс состоялся 27 июня 1921 года, на девятнадцатый день рождения Фредди, в той самой «маленькой комнатке», которую он снял.

Роман продолжался следующие пятнадцать месяцев, но в силу обстоятельств любовники встречались очень мало и большей частью общались по почте. Фредди вернулся к работе. Из шестидесяти недель увольнительной на берег в Англии он провел всего четырнадцать. И даже когда он оказывался неподалеку, Эдит не всегда могла увидеться с ним. Таким образом, у них было мало возможностей заняться любовью. Перси к этому времени догадался, что жену и бывшего квартиранта что-то связывает, но, вероятно, не был уверен, что именно. Так или иначе, он ревновал и строго следил за Эдит.

Не видя друг друга, влюбленные изливали чувства в письмах. Из сохранившихся очень немногие принадлежат Фредди, в основном сохранились письма Эдит, и они вовсе не помогли ей на суде. Когда Фредди был в отъезде, она слала ему длинные письма, в деталях описывая свою жизнь день ото дня и признаваясь Фредди в любови во все более экстравагантных выражениях. В некоторых письмах содержались туманные намеки, которые после обвинение истолкует как предыдущие попытки убить мужа. Если таковые и имели место, то они были нерешительные и не принесли плодов, но, скорее всего, Эдит всего лишь фантазировала об этом. Так она и говорила после. В одном из писем Эдит рассказывает Фредди: «Трижды я использовала лампочку, но на третий он нашел осколок, так что я сдалась. Я жду тебя». Добавляла ли она мужу в еду осколки лампы накаливания? Возможно. Но также возможно, что она воображала себя на месте героинь тех мелодраматических романов, которые так любила читать. В другом письме она рассказывает, как Перси жаловался на горький чай, и замечает: «Теперь я думаю, что куда бы я это ни положила, вкус тоже будет горький. Он узнает его и станет еще пуще меня подозревать…» На суде адвокат спросил у Эдит: «То, что вы описываете, происходило на самом деле?» Эдит ответила: «Нет».