Два сына одного отца - Марина Болдова

— Ой, как больно, — запричитала Дарья, прижав к себе «больную» руку. — Мариша, намочи холодной водой полотенце, подай мне!

Маринка на миг застыла, сфокусировав взгляд на рыдавшей соседке, ойкнула и кинулась мочить под краном кухонную салфетку. Отжав ее, она приложила ее к руке Дарьи.

— Больно, да? Тетя Даша, где больно? Давайте еще лед? Тетя Ляля, в морозилке пакет с мороженными овощами! Доставайте же! Что вы застыли, как будто не знаете, что делать при сильном ушибе???

Ляля торопливо достала замерзший пакет.

— Вот, правильно. Что, уже лучше, да, тетя Даша? Ну, хорошо!

Галина вбежала на кухню и, увидев представшую перед ней картину, побледнела.

Чего она только не передумала, пока ехала в такси из больницы домой! После звонка Ляли она чуть с ума не сошла, переполошив при этом не только Беркутова, но и привычного ко всему Березина. Мысленно моля Бога, чтоб с Маринкой ничего не случилось, она настраивала себя на то, что может увидеть ее и без сознания, и бьющуюся в истерике, и даже раненную этим уродом. Сжимая кулаки от ненависти к незнакомому мужику, который посмел навредить ее дочери, она кляла его самыми последними словами. Она была готова ко всему. Но только не к такому. На ее уютной кухне царил разгром, дочь оказывала первую помощь соседке. Галине на миг показалось, что ничего страшного не произошло. И что над ней подшутили. И что она не видела этого полного злобы взгляда кавказца, которого молодые опера из отдела Борина сажали в милицейский уазик. И Борин не испугал ее до потери пульса своим торопливым рассказом, при этом бестолково стараясь подготовить ее к встрече с дочерью. Только посмотрев на Лялю и слишком серьезную Дашу, Галина поняла, что дело совсем плохо.

Вдруг Маринка схватилась за живот и, резко согнувшись пополам, с громким криком присела на корточки. Все три женщины кинулись к ней. В этот момент в кухню вошла женщина в белом халате, за ней — молодой парень с чемоданчиком в руках. Решительно вытолкав за дверь Лялю и Дашу, врач подняла с пола тихо постанывающую Маринку. Все лицо девушки было покрыто бисеринками пота.

— Она в положении, доктор. — Галина поддержала дочь за плечи и глазами показала на небольшую лужицу крови на полу.

Врач обернулась к санитару.

— Носилки, быстро! А вы мама? Поедете с нами? Документы берите, будем госпитализировать.

— Да. Да, конечно, — Галина кинулась в комнату. Уже в машине, держа ослабевшую от боли дочь за руку, она повторяла про себя, как молитву: «Господи, не дай моей дочери страданий! Если ей будет плохо из-за этого ребенка, пусть он не родится, я очень прошу, Господи!»

* * *

— Что это было, Даш? — Ляля, стараясь не упустить из виду «скорую», на которой везли Маринку, ловко лавировала между машин.

— Ты о погроме на кухне? — Даша улыбнулась.

— Да ты Галке всю посуду перебила!

— Ничего, Ляль, скинемся с тобой на новый сервизик. Зато Маришку вытащили из шокового состояния! Если б она над этими бутербродами еще на несколько минут зависла, последствия могли стать куда тяжелее, чем потеря нескольких тарелок, — серьезно произнесла Дарья. — Я просто смоделировала резкую ситуацию и переключила Маринкино внимание на заботу обо мне, бедной пострадавшей.

— Рука-то не болит? — рассмеялась Ляля с облегчением.

— Представь себе — болит! Только правая — я слишком сильно двинула по полке, кисть ушибла.

— А держалась за левый локоть! — еще громче рассмеялась Ляля.

— Некогда было думать, за что держаться, Соколова! Ты сейчас давай за руль держись, не то нас тоже госпитализируют… по причине ДТП!

— Не бойся. Я только на задней передаче плохо езжу. Представляешь, до сих пор, даже имея парктроник, в подземку под домом не заезжаю. Березин сказал — фобия у меня!

— Березину, конечно, виднее… Мне порой кажется, что он тебя лучше, чем Саня, знает. Как у вас, кстати?

— Нормально. Сашка — в офисе либо в командировках. Я — дома. Вот еще с вами иногда встречаюсь.

— Да я не о Сашке, с ним все понятно.

— А не о Сашке, Даш, и говорить нечего! Уедет он скоро. Совсем уедет…

— Куда??? Он же только новый корпус взялся пристраивать к больнице!

— Вот пристроит и уедет, — мрачно подвела черту разговору Ляля.

«Столько лет… ну что мешало ему раньше дать Соколову в зубы за все обиды, которые тот мне причинил, схватить меня в охапку и бежать! Стоило столько лет дышать мне в ухо во время случайных встреч без свидетелей? Страдать, сопеть в трубку поздними вечерами, давиться чертовым свекольным салатом, лишь бы порадовать меня похвалой моим несуществующим кулинарным талантам? Переживать за моих детей, за моих близких и кидаться на помощь моим друзьям, так и не заимев свою семью и свою компанию? И молчать, молчать о главном, виновато отводя взгляд. Неужели школьная дружба с моим мужем стоит двух наших с ним разбитых судеб?» — Ляля, уже в который раз за последние несколько месяцев, с тех пор как ей стало известно о согласии Березина уехать-таки в Германию, пыталась осознать, что теряет единственного преданного ей столько лет мужчину.

Это ничегонеделание его почти доконало. Не имея возможности управлять своим непослушным телом, он никак не мог заставить спать свой вполне действующий мозг. Видимо, вся энергия, предназначенная для поддержания всего организма в рабочем состоянии, сейчас подключилась к голове. Мысли, словно бешено скачущий табун лошадей, не давали ему лишний раз погрузиться в сладостную дремоту, заставляя думать, думать и думать. Обо всем. Больше всего его донимали воспоминания о детском доме. Вот и сейчас, вспомнив о неоконченных делах в настоящем, он невольно вернулся к началу, к тому дню, когда впервые возникло желание найти и растоптать жизнь тому, кто погубил его маму. То, что этот человек — его отец, не останавливало. Наоборот, от мысли, что этот гад бросил без помощи беременную от него девушку, Иван покрывался красными пятнами: такая у него была реакция кожи на собственную злость.

Если б Леся тогда не приехала к нему в детский дом, не повторила рассказ его отчима о маме Сулико, он бы просто хранил фотографию как память. Найдя племянника после того, как сама окончила школу и поступила в швейное училище, Леся привезла ему пакет сладостей и рубашку, сшитую собственноручно, на глазок. Рубашка оказалась велика, но у Вани никогда не было собственных вещей, и поэтому он, бережно завернув подарок в газету, спрятал сверток под матрац. Половину печенья и конфет он, повинуясь правилам, отдал старшим пацанам, остальное они с Петькой съели, сидя на бревнах около котельной. Леся стала настоящей красавицей. Но во взгляде ее подросший и уже много что понимающий Ваня увидел только усталость и покорность судьбе. Так же смотрели на мир и две девочки из старших, остающиеся на ночь в котельной с Котом и его дружками. Леся жила в общежитии при училище, работала в ателье и по вечерам ходила на занятия. Как бы невзначай она спросила про фотографию. Ваня пожал плечами, мол, лежит в тумбочке и лежит себе. Тогда Леся и рассказала ему о маме Сулико и Щеглове. «Может, ты захочешь его найти, Ваняша? Все-таки родной отец!» — Леся сказала это, явно желая племяннику лучшей доли, чем жизнь в детском доме, да и он поначалу загорелся этой идеей. С чем и пришел к Матрешке. Жалостливо посмотрев на мальчика, она пододвинула ему стакан с компотом и сладкую булочку и вздохнула. «Я уже посылала запросы, Ванечка. Пыталась отыскать твоего отца по фамилии на фотографии. Из воинской части в селе Гуданай прислали его адрес в городе, откуда он призывался. Но по этому адресу ни он, ни его родственники уже не проживают. На, держи, — она протянула ему бумажку. — Там твой отец жил до армии». Ваня посмотрел на четкие буквы. «Спасибо, я пойду», — бумажку он прикрепил к фотографии, прошив их вместе толстой ниткой.