Отцы ваши – где они? Да и пророки, будут ли они вечно жить? - Дэйв Эггерс

Слишком много лет тратишь на то, чтобы пытаться оставаться в безопасности, оставаться в живых, избегать какого-нибудь неведомого ужаса. Потом осознаешь ужас самого существования. Ничего-не-происходность.

– Вам было скучно.

– Не было мне скучно. Я умирал. Я сейчас умираю. А эта неделя оказалась иной. В ней случилось выстраивание, и порядок, и пришествие к чему-то.

– Я не знаю, что вам на это сказать.

– Знаете эту землю, на которой мы сейчас? Двадцать восемь тысяч акров таких вот построек. Все рушится. Тысячу таких зданий оставили гнить на ветру. Ни у кого нет никакого понятия, что делать дальше. Это громадная военная база – и она просто разлагается на краю страны. На все это нет никакого плана. Ни на что нет плана. Я нашел альбом-ежегодник из этого места – должно быть, с конца пятидесятых остался. Рота Д, Третий батальон, Третья бригада. И на обложке альбома – картинка: солдат в стрелковой ячейке наблюдает, как что-то взрывается. Они сразу к сути перешли: Юноши, приидите и взорвите то да сё. Правильное такое ощущение. Я себя как дома почувствовал.

– Так идите в армию.

– Сэра, вы на лошадях ездите?

– Когда?

– Когда угодно.

– Да.

– По пляжу?

– Ездила ли я верхом по пляжу? Да.

– Вам разрешали галопом?

– Кто разрешал галопом?

– Кто придумывает правила. Не знаю.

– Ну да. Я скачу галопом.

– Вы скачете на лошади галопом по пляжу?

– Конечно.

– Хорошо это было?

– Да, это хорошо.

– Оно всегда выглядит хорошо. Это трудно?

– Нужна некоторая подготовка.

– Вы сами научились?

– Брала уроки в детстве.

– И вам тогда разрешали галопом?

– Когда я была маленькой?

– Когда вы были маленькой.

– Да.

– Я садился на лошадей, но мы всегда вынуждены были ходить шагом. Это так бессмысленно. Лошадь такого терпеть не может, и все так медленно, а мы всё ходим кругами, и все потеют. И каждый раз, когда я спрашивал, можно ли поскакать галопом, мне всегда отвечали: нет, нет. Страховая ответственность, ты разобьешься, тыры-пыры. Но нет же смысла ходить шагом, если ты на лошади. От этого никому никакого удовольствия. Смысл лишь в том, чтобы скакать галопом.

– Но на это нужно время. Много подготовки.

– Сколько?

– Пока не разрешат ездить галопом? Сколько-то.

– Видите, никто мне этого не говорил. Если бы мне кто-то объяснил шаги, у меня был бы шанс.

– Не обижайтесь, Томас, но, кажется, вы склонны срезать пути.

– Потому что мне хочется сесть на лошадь и скакать галопом?

– Да. Вы что-то видите, и вам этого хочется. Но вы не желаете проходить все шаги к тому, чтобы туда добраться.

– И кто в этом виноват?

– Догадываюсь, что кто-то другой?

– Никто не рассказал мне о шагах.

– О шагах? Никто не учил вас прилежно трудиться?

– У меня не было образцов для подражания.

– Ох боже мой. Перестаньте.

– Так вы утверждаете, будто все дело в прилежном труде, доведении всего до конца, терпении и прочей херне.

– Наверное, это я и говорю.

– А что от этого хорошего? Знаете астронавта, который тут у меня? Восемнадцать лет работы, подготовки и занятий всевозможной херней, какой полагалось заниматься, – и где он?

– Прикован к свае, могу догадаться.

– Ладно, но в общем и целом – где он? Должен был лететь на «Шаттле», а до сих пор жопу чешет, ждет, может, его пустят полетать на русской ракете на какое-то колесо для хомячков в космосе. Того, ради чего он трудился, больше не существует.

– Но все было б лучше, если б вы поскакали галопом.

– Могло бы.

– И куда б вы поехали?

– Не знаю.

– Томас, мы все получаем то, для чего работаем. Может, есть вариации, но все равно. Я девять лет трудилась, чтобы стать ветеринаром, и хотела работать в Боулдере. Я ветеринар и работаю в Монтерее. Видите, что я говорю? Ваш друг хотел быть астронавтом – и он астронавт. Может, он отправится на другом космическом корабле. Что с того?

– Знай вы что-нибудь про «Шаттл», вы б так не говорили. Есть разница между космическим кораблем многоразового использования, который может приземляться и маневрировать, и дурацкой хуйней этой, стационарным космическим змеем, вроде МКС. Сэра, я просто хочу получить то, что хочу. Не думаю, что мне вообще хоть раз удавалось получить что-либо значительное из желанного мне. Вы и понятия не имеете, до чего это дико – воображать себе всякое, а оно потом ни к чему не приводит. Ни одно виденье никогда не сбывалось, ни одно обещание не выполнялось. Но потом возникли вы – и вы были тем обещанием, что уничтожит все разочарования прошлого. Все в вас на этом настаивало. Ваша масть, ваши волосы, как из каждой части вас исходит свет. Вы были солнцем, что выжжет все протухшие нарушенные обещания мира.

– Не была я этим.

– Теперь я это знаю.

– Вертолеты все громче. Они вас нашли.

– Они нас нашли. Знаете, я по правде не хочу, чтоб меня поймали.

– Томас, оставьте меня жить, пожалуйста.

– Я не намерен делать вам больно. Ух, а они и впрямь все ближе.

– Ладно. Поехали.

– Что? Вы о чем это?

– Я готова. Поехали. Я хочу поехать с вами.

– Нет, не хотите.

– Хочу. Я тут сидела и думала, и даже пока отказывала вам – осознавала, что вы правы. Не могут тут быть одни совпадения. Астронавт, конгрессмен, ваша мама, я. Все это наверняка что-то значит.

– Значит, верно?

– Значит. Если я скажу, что поеду с вами, вы меня отомкнете?

– Конечно. Но мне придется сковать нас между собой.

– И потом что?

– Мы побежим к берегу и к лодке.

– А как же остальные?

– С ними все будет прекрасно.

– А остальные действительно здесь?

– Конечно. Шестеро.

– Вы мне их покажете?

– Нет. Зачем?

– Если я еду с вами, мне нужно удостовериться, что вы никому не навредили.

– Вы не доверяете мне. А времени нет.

– Я вам доверяю.

– У нас нет времени навещать всех. И с моей мамой встречаться вы не захотите. Она все равно не поверит, что мы были вместе.

– Значит, к вашей маме заходить не будем. Просто дайте мне взглянуть на астронавта.

– Нет. Он фуфло. Я с ним уже попрощался – и со всеми остальными. Я дам вам посмотреть на конгрессмена.

– Ладно. Пошли.

– Значит, я вас размыкаю, мы идем и смотрим на конгрессмена, и вы едете со мной?

– Если удастся сбежать.

– Вы о чем это – если удастся сбежать?

– Они так близко. Нам нужно спешить. И вам придется разрешить мне бежать свободной тоже. Если мы будем скованы, получится очень медленно.

– Но тогда мы можем разлучиться.