Добрые соседи - Екатерина Лесина

Птица замолчала.

– Потом уже, когда новая война пришла, про них вспомнили… послали вот… таких как ты и послали, молодых да горячих, уверенных, что за правое дело. Но без крови на руках. На это ума хватило.

Слушать подобное было обидно, но Свят давно научился прятать обиды.

– Думали, что если не власти, то народу… земле… только…

…Свят помнил тот насмешливый взгляд, и теперь разве что понимать начал, сколько боли скрывалось за насмешкой.

– Им предложили искупить вину, – сказал он, хотя его и не спрашивали. – Но… они не знали за собой вины.

– И тогда их просто перевезли к линии фронта, – Казимир Витольдович носил очки с простыми стеклами, и Свят понимал, почему: не всякому человеку стоит смотреть в глаза. – Их дар таков, что выбора у них не осталось. Исцеление – это их суть. И они лечили… многих лечили. И злились, полагаю, на то, что отказаться не способны. И уходили. Один за другим… из семи тысяч к концу войны осталось три сотни… три сотни дивов, которым просто позволили жить так, как им хочется.

– И Астра…

– Одна из тех, кто в лагерь не попал, – Казимир Витольдович поднял голову. – Ишь, распелась… не улетела, а зима скоро. Детей было решено оставить… по детским домам, воспитать в духе нового времени, наставить, чтобы пользу приносили.

О некоторых вещах говорить не то что не следовало, но не было принято. А то и вовсе было лучше даже не думать, потому как от излишних мыслей появляются и разговоры престранные, там же вовсе и до сомнений недалеко. А сомневаться в правильности выбранного партией курса было вовсе уж небезопасно. И не только для карьеры.

– Уже перед самой войной появилось распоряжение свезти всех в одно заведение, под Ленинградом. Там и классы обустраивались, и общежития, и с больницами договоренность заключили. Нашли каких-никаких наставников…

– И что случилось?

– Война случилась, – он произнес это просто, с легкою печалью, в которой чудилось сожаление о несбывшемся. – Ленинград взяли в кольцо. И стало не до этих вот планов.

…и тут Свят мог понять.

И вправду хватало иных забот.

– Эвакуацию-то наладили, хотя… – Казимир Витольдович вновь вздохнул. – Там еще не по всем эпизодам следствие завершили, да… много всякого. Ну да не тебе рассказывать.

Святослав промолчал.

О некоторых своих делах он особенно не любил вспоминать.

– А когда вот все закончилось, то страна в развалинах… восстанавливать… и восстановили, вот и… вспомнили. И начали искать. И говорить. И получилось. С теми, которые выжили. Вот только говорят они далеко не со всеми. Меня и близко к себе не допустят. Тебя… не знаю.

Свят подозревал, что обыкновенные, нормальные дивы, вошедшие в полную силу, не допустят и его, Свята. А то и чего похуже утворят.

– Тогда-то и выяснили, что они к земле привязываются, там, где живут. И чем дольше живут, тем крепче привязываются. С силой это их связано. Она, что пуповина, к земле идет. И вот чем чаще к дару обращаются, тем пуповина прочнее становится, тем у дива и силы больше, и способностей… как-то вот так… старшие с младшими силами своими делиться могли. И делились, особенно когда наступало время за грань уходить. Это-то у них вовсе просто. Не нужны ни веревка, ни нож, желания хватит. Да и было бы силу родовую кому передать, и то, сомневаюсь, что оно обязательно.

Что ж, это объясняло многое.

Его, Свята, дива была молода и слаба. Для дивы, само собой. И верно, сама понимала распрекрасно эту вот слабость. И потому чувствовала себя неспокойно.

– И ввиду сказанного, о чем, конечно, распространяться не стоит, появились, так сказать… рекомендации… оберегать. И не мешаться, – Казимир Витольдович смотрел на птичку, которая притихла, замерла, растопырив серые перышки. Была она собой невзрачна, а потому и неприметна в густых ветвях. И ныне, скованная чужим разумом, она осознавала свою неспособность двинуться, но не боялась. – Прямых контактов без особой нужды избегать, как и попыток воздействия. Были… неприятные прецеденты, когда молодых дивов пытались склонить к работе с властями.

– И чем закончились?

– Смертью.

Он заставил птаху спуститься ниже. Тонкие лапки перебирали ветку, дрожали листья и перья, но сопротивляться магу разума первого уровня птаха не могла.

У Свята тоже вряд ли бы вышло.

– Трое… все молодые… вошедшие в силу, если не в полную, то в достаточную, чтобы можно было говорить о появлении полноценных целителей. И сгоревшие буквально за пару дней.

Он протянул руку, и птичка покорно на нее свалилась этаким серым комком перьев.

– Те, кто спровоцировал… конфликты, само собой, поплатились за самодеятельность, но… мы не досчитались трех целителей. А дивы… старшие потребовали защиты, пригрозив, что уйдут следом. И нам ничего не оставалось, кроме как обещать, что больше никого из их рода не станут принуждать к чему-то.

– Но она об этом не знает?

– Не знает, – согласился Казимир Витольдович. – И… если бы не чрезвычайные обстоятельства, ты бы тоже не знал. Сам понимаешь, информация не та, которой делятся охотно.

Свят почесал переносицу.

Дело нравилось ему еще меньше, чем прежде.

– И что мне делать?

– Свою работу. Выясни, кто имел связь с Войтюковым, а дальше разберемся мы.

– А дива?

– Что дива?

– С нею что?

– Ничего, – Казимир Витольдович ослабил давление, и пташка встрепенулась. – Если получится контакт наладить, то отлично. Если выйдет завязать какие отношения…

– Какие?

– Любые, Святушка. Совершенно любые. Даже если она позволит тебе сидеть за одним с собой столом, это будет уже много… и тут уж послушай совет старого человека. Не лги. Ложь они чуют.

С этим Свят согласился.

Птичка крутила крохотной головой. Поблескивали глазки ее. Приоткрылся желтый клюв, но не донеслось ни звука. А Свят выдержал блеклый взгляд, и силу, в нем скрытую, и… промолчал.

…подарок старой ведьмы он спрятал под подушкой. Возможно потом, когда он окончательно разберется с происходящим, он отдаст его диве.

Ей нужнее.

А пока…

Пока он и вправду будет делать то, чему обучен.

Ниночка жевала эклер и думала о жизни. Не то чтобы ей думалось что-то конкретное… день с утра не заладился.

Во-первых, она проспала.

Во-вторых, ванна оказалась занята сестрицами, которые, словно издеваясь, возились в ней дольше обыкновенного. Прихорашивались. Старшая напялила уродливое черное платье, а лицо набелила до того, что казалось оно маскою.