Дагестанская сага. Книга II - Жанна Абуева

Страна была огромной, и в равной мере обеспечить её жителей изобилием у власти пока что не получалось, но люди, привыкшие с пониманием относиться к трудностям, в большинстве своём не роптали, а продолжали трудиться, спокойно рассчитывая на то, что последующим поколениям непременно достанется всё то, чего они недополучили.

Всё это, разумеется, не могло не раздражать Запад, развернувший беспрецедентную пропаганду своего образа жизни и своих ценностей, включавших всяческие свободы, и некоторые советские граждане услышали этот призыв – и возроптали.

Роптала – очень скрытно – определённая часть интеллигенции, для которой всё было плохо в этой стране. Их претензии сводились главным образом к неудовлетворённым амбициям. Они осторожно высказывали эти претензии друг другу и тем из единомышленников, которых мало-помалу набиралось у них всё больше.

Евреи в СССР жили ничуть не хуже, а некоторые даже лучше остальных граждан, прочно заняв свою нишу в сфере науки, культуры и торговли. Если у еврейского ребёнка был талант, он шёл в поэты, актёры или композиторы, а если таланта не было, отправлялся в парикмахеры либо заведовать базой, продовольственным складом, что приносило весьма хорошие «левые» доходы, от которых не отказывались и некоторые другие дагестанцы.

Грозный ОБХСС всегда был начеку, внимательно надзирая за нарушениями в виде хищений социалистической собственности, но работникам советской торговли как-то удавалось с ним договориться, и они подворовывали тихо и осторожно, опасаясь выставлять на всеобщее обозрение лишнюю сотню рублей, происхождение которых пришлось бы объяснять компетентным органам.

При всём этом в стране всё же имелись свои подпольные миллионеры, хотя и вынужденные прятать от всевидящего ока милиции и КГБ собственные денежки, наполняя ими трёхлитровые баллоны и закапывая их где-нибудь в саду.

Дагестан, как всегда, не оставался в стороне от всеобщих процессов и тоже имел как своих подпольных миллионеров, так и своих сограждан-евреев, вдруг пожелавших побыстрее ступить на вожделенную «обетованную землю». Выезд их из страны дагестанцы воспринимали как знак беды, ибо они полагали вполне обоснованно, что с отбытием евреев уходит из государства баракат, иначе говоря, благоденствие.

Советская пропагандистская машина отвечала на подобные «поползновения в сторону» в том числе и созданием мощных патриотических песен, в которых говорилось о том, что пусть «та земля теплей, а Родина милей» и что где-то по Нью-Йорку, непременно холодному, или же по Лондону, Мюнхену, тоже отнюдь не солнечным, ходит-бродит совершенно одиноко «смоленский мальчишка Иван», у которого была когда-то семья, отнятая войной. Война эта забросила его в чужие заморские края, где при ярком свете неоновых реклам он остро ощущает свою неприкаянность и всё вспоминает росшую под окном родительского дома ветлу, отца с матерью и свою родину, которая всё равно намного милей.

Марьяша, как всегда принимая близко к сердцу все песни о войне, испытывала пронзительную жалость к этому смоленскому Ивану, представляя, как он одинок и заброшен, шагая по многолюдным, чужым западным улицам, никому не нужный и, конечно же, продрогший и голодный. И она представляла, что кто-то могучий и добрый сумеет в конце концов протянуть ему руку и помочь возвратиться на родину, в СССР…

Когда она узнала, что их соседи Ханукаевы, а также семейство Слёзкиных отбыли в Израиль, она очень удивилась, не представляя себе, что где-то людям может житься лучше, чем в Советском Союзе. Видя, как Васька Градинарь, оставшийся без закадычного дружка, мается в одиночестве у подъезда, куря одну сигарету за другой, она даже испытала к нему невольное чувство жалости, подумав, что Мишке всё-таки следовало остаться с другом или забрать его с собой.

Позже, прислушиваясь к разговорам взрослых, Марьяша уяснила, что все эти люди уезжают так далеко и насовсем по одной простой причине – из-за стремления к спокойной и сытой жизни.

Насчёт сытости она не знала, а вот почему они считают, что в Дагестане неспокойно, так и не поняла. На её вопрос Юсуп с Маликой ответили кратко: «Им, наверное, виднее!», после чего тема в семье была закрыта.

Люди, однако, продолжали её обсуждать. Дело дошло до того, что, когда на проходившей в Брюсселе конференции была высказана обеспокоенность по поводу того, как живётся в СССР евреям, один из дагестанских учителей, Биньямин Пашаев, обратился в газету «Дагестанская правда» с гневным посланием. «Снова, в который уже раз, – писал он, – господа сионисты собираются постоять за советских евреев, «защитить» их права. У меня большая семья: родители, жена, пятеро сыновей… Двадцать лет я учительствую. Двадцать лет учу детей, совершенно не задумываясь над тем, кто из них какой национальности. Передо мной, учителем, прежде всего человек, которого я стремлюсь научить, воспитать в нём всё хорошее, доброе. Знаю, что и ученики видят во мне не представителя определённой национальности, а прежде всего учителя. И от того, какой я учитель, зависит мера их уважения и любви. И вот некоторые господа хотят меня и мою семью взять под защиту! Мы в этом не нуждаемся… Не лучше ли правящим кругам Израиля подумать о миллионах обездоленных, живущих в капиталистических странах, помнить о жертвах Катыни и Бабьего Яра, делать всё, чтобы не повторились ужасы войны и насилия…»

Всё же процесс эмиграции вовсю набирал обороты, и уже отдельные дагестанцы стали подумывать о том, чтобы под видом евреев куда-нибудь уехать в поисках лучшей доли.

– Малика Ансаровна, вам предстоит учёба в Ленинграде, надеюсь, не возражаете?

Главный врач, коренастый, сутуловатый мужчина с порыжевшими от табака усами, пригласил Малику в кабинет, где сообщил новость и, не дав ответить, продолжил:

– Вы же понимаете, это не моя прихоть, а нужное для каждого специалиста дело. По плану специализации сейчас ваша очередь, так что собирайтесь в дорогу!

Сообщив новость домашним, Малика стала собираться.

– А как же мы? – спросил Мажид, глядя на мать чёрными, как агат, глазами.

– А вы, дорогой, останетесь с папой! В выходные будете ездить в Буйнакск. А через два месяца я приеду, и мы снова будем вместе! – бодро сказала Малика, сама испытывая в душе волнение от предстоящего отъезда – ни разу ещё не приходилось ей уезжать одной. Обычно они с Юсупом ездили вместе на отдых, и так она побывала в Нальчике, Кисловодске, Тбилиси и Москве. Пару раз они всей семьёй гостили у отцовских родственников в Баку. А теперь вот отъезд на такой срок!

– У-у-у, целых два месяца! – расстроился Мажид. – И всё это время я что, должен подчиняться Марьяшке, да?!

– И ей, и, главное, папе! – сказала Малика. – Я очень надеюсь, что ты будешь себя вести хорошо в моё отсутствие. И, пожалуйста, не забывай про уроки, ты понял?

– Понял! – неохотно сказал мальчик.

Ленинград Малику очаровал с самой первой минуты, едва она ступила на платформу Московского вокзала, и очарование это сопровождало её на протяжении всей командировки. Ей повезло попасть сюда в период белых ночей, и, едва занятия на курсах заканчивались, Малика вместе с новыми подругами, как и она, приехавшими на учёбу, торопилась в город – без устали бродить по улицам, любоваться мостами и соборами, ходить в музеи и театры.