Средневековье в юбке - Екатерина Мишаненкова

Были, конечно, и ситуации, в которых жену можно было вычеркнуть из завещания, но не очень надежные. Например, в случае доказанной измены жены и «разъезда» супругов она действительно теряла права на наследство. Но если муж не оставил в завещании прямого указания, что лишает жену вдовьей доли, она могла подать в суд и заявить, что муж ее перед смертью простил и принял обратно. Тем более что такое и правда бывало, люди старались умирать с легким сердцем, простив своих врагов, как требовали священники.

Брак Джеффруа, графа Реннского и герцога Бретани, с Авуазой де Нормандии, сестрой Ричарда II, герцога Нормандского

Вообще, что характерно для средневекового общества, в худшем положении были именно аристократки, чья вдовья доля представляла собой земельные владения. Они очень часто судились из-за наследства с родственниками мужа, а иногда и собственными сыновьями (чаще, конечно, не с самими сыновьями, а с назначенными для них королем мужчинами-опекунами). Милла Коскинен пишет, что только в 1227–1230 годах королевскому суду пришлось разбирать около пятисот тяжб из-за наследства.

Основная юридическая сложность с вдовьей долей была в том, что нигде не было толком прописано, от чего надо отсчитывать эту саму треть. От имущества, которым муж владел на момент заключения брака или на момент смерти? В идеале это уточнялось еще в брачном контракте, но когда его не было, а разница в количестве собственности была большая, дело обычно отправлялось в суд. Плюс, делить землю было достаточно сложно, поместья часто представляли собой неделимые объекты, и как сами мужчины в завещаниях, так и остальные наследники иногда пытались оставить вдове не землю, а выделить ее часть другим, менее ценным имуществом. Но в царствование Генриха IV (1399–1413) это было окончательно признано незаконным.

Брак Джеффруа, графа Реннского и герцога Бретани, с Авуазой де Нормандии, сестрой Ричарда II, герцога Нормандского

Хотя, надо сказать, некоторые женщины судиться умели и любили, были юридически подкованы и часто выигрывали дела, особенно у светских персон (судиться с церковью было почти безнадежно). Например, «Мод ФитцБернард в XII веке выходила замуж восемь раз, но всю жизнь успешно судилась с родственниками своего первого покойного мужа за свою вдовью долю. Надо сказать, что в день смерти первого супруга, Джона де Бигуна, ей было 10 лет, то есть фактически женой она ему не стала, но юридически все было честь по чести, и на вдовью долю она право имела. Для Мод эта тяжба-марафон была, возможно, своего рода развлечением, но ее противников она чуть не разорила (леди прожила более 70 лет, то есть 60 долгих лет родня ее покойного первого супруга скрежетала зубами)».

В других странах ситуация была похожая, хотя доля жены сильно варьировалась. Во Флоренции, например, вдове гарантированно оставалось ее приданое и так называемый «утренний дар», который она получила от мужа после первой брачной ночи. Но на практике мужья часто оставляли жене посуду, одежду, постельное белье, мебель, а то и все движимое имущество, какое было в их совместном доме. Сам дом обычно переходил к детям, но нередко с оговоркой, что вдова имеет право пользоваться им до своей смерти или до повторного замужества.

Кстати, интересный момент насчет разницы в восприятии. В средневековых завещаниях периодически оговорено, что если вдова повторно выйдет замуж, она теряет большую часть наследства, кроме положенного ей по закону. Этот пункт обычно вызывает негодование современных комментаторов и воспринимается как признак мужского эгоизма.

На самом деле наоборот — в реалиях XI–XV веков это забота о жене. Богатая вдова — лакомый кусочек. Родственники или сеньор быстренько найдут человека, которого, по их мнению, надо наградить ее богатым приданым, и выдадут за него вдову, не спрашивая. А если она теряет деньги и остается только при своем гарантированном минимуме, то ее с большей вероятностью оставят в покое и дадут самой выбрать, выходить ли ей снова замуж и за кого.

Завершая рассмотрение брака как сделки, хочу вспомнить еще одну сторону брачных традиций, о которой довольно часто забывают или понимают неправильно.

Раньше я уже писала, что традиция выкупа за невесту уступила место приданому. Но то, что невесту нельзя было купить, еще не означало, что ее нельзя было продать. Это не шутка, и я говорю вовсе не о злоупотреблениях, а о странной на современный взгляд форме налогообложения.

Для того, чтобы понять, о чем речь, я предлагаю вспомнить два литературных произведения. Первое — это роман Стивенсона «Черная стрела», где есть очень ценная невеста Джоанна Сэдли, которую один опекун крадет у другого и сначала хочет выдать замуж за Дика, а потом находит ей более выгодного жениха. Читая роман, далеко не все задаются вопросом: а какой опекуну-то прок от ее брака?

Второе произведение — знаменитая «Женитьба Фигаро», где обсуждается так называемое «право первой ночи», то есть право феодала лишить невинности жену своего крепостного в первую брачную ночь. У Бомарше это распространяется и на свободных людей, но он, как и Шекспир, не планировал, что по его комедиям будут изучать историю, поэтому без зазрения совести вставил это как пример развращенности аристократов и жестокости феодальных законов.

Что общего между этими двумя примерами? Несмотря на то, что действие происходит в разных странах, в разные века и с представителями разных классов, они основаны на одном и том же праве — взимать деньги за разрешение вступить в брак.

Сразу уточню насчет права первой ночи. Это выдумка. Вероятно, сеньоры иногда злоупотребляли своей властью и принуждали крестьянок к сексуальному контакту. Но никаких доказательств того, что у них было на это законное право, не существует.

Единственный официальный документ, в котором упоминается что-то подобное, — это указ 1486 года, изданный Фердинандом Католиком: «мы полагаем и объявляем, что господа (сеньоры) не могут также, когда крестьянин женится, спать первую ночь с его женой и в знак своего господства в брачную ночь, когда невеста легла в кровать, шагать через кровать и через упомянутую женщину; не могут также господа пользоваться против воли дочерью или сыном крестьянина, за плату или без платы». Вопрос, можно ли считать этот документ хоть каким-то подтверждением существования права первой ночи, остается открытым, потому что Фердинанд не разрешает, а запрещает так делать.

Ювелир в своей лавке, Петрус Кристус, 1449 г.

То, что миф о праве первой ночи так легко прижился, можно объяснить тем, что он очень соответствует «средневековому духу» и прекрасно вписывается в реалии исторических романов. Французский историк Ален Буро писал: «Безусловно, сексуальное содержание понятия “право первой ночи” способствовало его продолжительной жизни. Обычай очаровывает своей абсолютной инакостью, придавая фантому образ институционального, “юридического” соглашения. Формальный характер “права” подкупает радикальным ниспровержением наших ценностей. В языковой форме торжественная серьезность права соединяется с двусмысленной легкостью сексуального фольклора». Другими словами — это очень красивая эротическая «страшилка», прекрасно вписывающаяся в образ «темного Средневековья», но имеющая мало отношения к Средневековью реальному.