С тобой навсегда - Татьяна Ковалева

— Нет, Петер, — перебиваю его. — Если только о том речь, не волнуйся. Я не забуду тебя…

Глаза мои предательские опять полны слез. Но это уже слезы обиды — не от того, что он говорит, а от того, что он так вдруг уезжает. Я остаюсь одна — как прежде. И опять все распадается в моей жизни, едва наметившись, сама основа моей жизни — любовь, — символ, заключенный в моем имени, как бы теряет смысл… словно опора уходит из-под ног. И именно в тот момент, когда я меньше всего этого ожидала.

— Ты не поняла, — Петер съезжает на обочину, останавливает машину и поворачивается ко мне всем корпусом. — Люба, я сейчас уеду совсем не надолго. От силы — на месяц. Я справлюсь с делами и вернусь к тебе. А если ты не возражаешь, то вернусь — за тобой. Теперь ты понимаешь, что я имею в виду?

Мне приятны его слова, но все равно грустно.

— Я подумаю, Петер. Я не могу ответить так сразу. И не могу я вдруг все бросить. Мне не семнадцать лет, когда это легко, когда это делаешь, не задумываясь. И мне даже не двадцать… И я ведь не птичка перелетная!

От этих слов Петер почему-то начинает улыбаться. Потом говорит:

— Ты — птичка. Ты самая нежная красивая птичка. И я от тебя без ума!

Он опять выезжает на шоссе и гонит автомобиль за сто километров в час…

… Когда мы подъезжаем к дому, день еще в полном разгаре. Время так уплотнилось в моем восприятии! Выходит, у нас с Петером еще целый вечер впереди, и мы можем что-нибудь придумать. Наряд у Петера, конечно, не для «светских похождений», да разве в наряде дело…

Я не отпускаю Петера переодеться:

— Нужно же чтоб кто-то донес мне гриб!

Петер, будто только того и ждал, с готовностью хватает корзину с нашим единственным грибом и выходит из машины.

Дома я заставляю Петера принять душ, ибо от него почему-то уже не пахнет ни лесом, ни костром, а только — табачным дымом. Петер не возражает, он очень послушный. Принимая душ, он шумно плещется и смешно фыркает. Пока он в ванной, я наскоро готовлю что-нибудь поесть.

Минут через пять, слегка приоткрыв дверь в ванную, протягиваю Петеру халат моего отца. Отмечаю мельком красивую фигуру Петера. Я была права — это настоящий Зигфрид из старинных германских сказаний… Я бы сейчас с удовольствием полюбовалась на него, но подглядывать, как будто, не совсем хорошо.

Скоро Петер выходит из ванной — посвежевший, бодрый, красивый. И халат ему почти впору — Петер несколько выше моего отца. Петер надвигается на меня в узеньком коридоре и целует в висок. Губы его прохладны, пахнут лавандой.

Он говорит:

— Я все время думаю только о тебе. Я ни о чем не могу думать, кроме тебя! Ты меня загипнотизировала.

Я тоже хочу в душ, отвечаю Петеру:

— Но ты минут пять без меня выдержишь — пока я освежусь? Не скучай…

— Я не уверен, — пожимает он плечами, — выдержу ли я без тебя пять минут. О, это целая вечность!.. Ты выйдешь из душа, а я… умираю…

Я смеюсь, погрозив ему пальцем, и скрываюсь за дверью. Надеваю на голову резиновую шапочку, становлюсь под прохладные упругие струи.

Ах, это блаженство! Просто принять душ, когда этого хочешь. Но это вдвойне блаженство, когда знаешь, что тебя ждет не дождется человек, который тебе уже… дорог!

Вода стекает с меня ручейками, она ласкает мое тело. А я думаю о том, что Петер ласкал меня в лесу нежнее, чем эти быстрые ручейки.

Я слышу, Петер что-то говорит из-за двери, но не разберу — что. А мне так важно слышать все, что он говорит. Я поворачиваюсь к двери, а она вдруг открывается.

— Петер! — вскрикиваю я и отворачиваюсь. — Не смей!!!

До меня не сразу доходит, что, испугавшись, я кричу ему по-русски. Ясно, он не понимает меня. И только поэтому не уходит — замер очарованный на пороге.

— Прекрати, Петер! — кричу по-немецки.

Но Петера нет. Прекрасный Зигфрид стоит на пороге ванной. В глазах его — любовь; в плечах его, в полуобнаженной груди — сила. И чуточку безумия во взгляде…

Не обращая внимания на мои крики, сей легендарный герой входит в ванную, выключает воду и берет меня на руки. Берет легко, словно я пушинка. Целует мокрые губы мои, целует шею, грудь, живот, целует белые гладкие колени мои, которые никто никогда не целовал… И выносит меня в комнату. Резиновая шапочка, будто сама собой, слетает у меня с головы, мои волосы рассыпаются по его плечу.

— Петер, ты с ума сошел! — выдыхаю я.

Но безумно сейчас мое сердце. Оно так колотится, что вот-вот выпрыгнет из груди.

— Петер…

Однако он не дает мне договорить, останавливает меня поцелуем. Несет на кровать…

Я вижу, комната вся пронизана солнцем. Оно садится и светит прямо в окно. Я вся такая розовая в его лучах, а волосы мои золотисты… А рядом мускулистые смуглые руки его. Они очень нежны по отношению ко мне, но я угадываю таящуюся в них силу. И мне вдруг хочется испытать на себе эту силу, хочется, чтобы эта сила сдавила меня, скомкала, сломала… Вот это будет откровение!.. Вот это будет восторг!..

Я чувствую спиной прохладную ткань покрывала, я чувствую грудью горячую грудь Петера. Я чувствую тяжесть его, наваливающуюся на меня беспощадно, и едва не плачу от блаженства.

О тяжесть, о нега!..

Все мешается в сознании моем: золото волос, жаркие ненасытные губы его, ласкающие мне грудь, и сильные его руки, вдруг сжимающие мне бедра… Какое невероятное открытие! Как, оказывается, приятно прикосновение мужчины к моему телу! Как неописуемо приятно осознание того, что он, мужчина, сейчас владеет моим телом и делает с ним, что хочет, — тем самым телом, которое я столько лет берегла, нежила, холила и любила. И теперь он — сильный, дикий, безумный и нежный мужчина — владеет им!

«О, я люблю его! О, я не жила без него! Я была без него механической холодной куклой — не более. А он пробудил во мне жизнь, он слепил из меня женщину!»

— Я люблю тебя, Петер! — признаюсь я, глядя на малиновое солнце.

Петер на мгновение замирает, потом вздрагивает — видно, до сознания его доходит смысл сказанных мною слов. Он оставляет мою грудь и медленно-медленно наезжает или точнее — наползает на меня…

Он змей сейчас, Великий Искуситель, он — прекрасный ясноглазый дракон, подминающий под себя загипнотизированную, зачарованную жертву. А я счастлива ощущать себя этой жертвой. Руки мои зовут, просят дракона, ножки мои — до сих пор напряженные — слабеют и… принимают его.

И тут он…

«Ах, как!..»

… проникает в святая святых.

Внезапно боль пронизывает меня острой раскаленной иглой. Я начинаю метаться, рваться из-под прекрасноликого дракона. Но он, будто ожидавший этого от меня, захватывает нежными губами мой раскрытый рот и дышит в меня, и пьянит меня жарким дыханием…