Нобелевская премия - Андреас Эшбах

Оттуда я извлек две фанерки, сложенные вместе и перевязанные бечёвкой. Это была маскировка; я не хотел, чтобы кто-то в конторе мог прощупать конверт и понять, что там – ключ от банковской ячейки. Я вынул его из фанерок, размотав бечёвку, всё остальное затолкал назад в рюкзак и отправился на поиски нужного окошечка.

Банковский клерк оказался маленьким, кругленьким и моложе меня.

– Могу я взглянуть на номер? – буркнул он.

– Естественно, – великодушно ответил я и повернул ключ так, что он смог ввести в свой компьютер выгравированное на ключе число.

– А, – сказал он, оставив рот открытым, пока читал то что ему показывал экран. – Ячейка оформлена на имя Лены Ольсон, это верно?

– Да. – Вместо меня договор аренды банковской ячейки подписала Лена, это было её последнее одолжение мне, когда я почувствовал, что кольцо розысков сжимается. – Но у меня есть право доступа, – я протянул ему свой паспорт.

Он не удостоил его взглядом.

– Плата за аренду ячейки внесена на двенадцать лет вперёд, – установил он вслух. Брови у него поднялись. – Это необычно.

Я вдруг разом заметил движение людей вокруг меня, услышал, как на меня волной набегает шум их шагов и гул голосов, и почувствовал, что во рту у меня пересохло. Неужто сейчас из-за этого возникнут какие-то осложнения? Я должен прорваться к своей банковской ячейке, и именно сегодня, сейчас, иначе я останусь для Кристины таким же бесполезным, как будто я всё ещё сижу за решёткой.

– Тогда с этим не было никаких проблем, – сказал я, стараясь казаться спокойным.

Он, казалось, даже не слушал меня.

– Доступ к ячейке предоставлялся всего один раз, – продолжал он докладывать мне, не сводя глаз с экрана. – На следующий день после начала аренды.

– Правильно, – сказал я.

На следующий день я пришёл без Лены, чтобы заполнить ячейку. И очень вовремя пришёл: когда после этого я вернулся в свою тогдашнюю квартиру, полиция уже поджидала меня там.

Клерк явно пришёл к заключению, что всё это больше не должно его интересовать. Он пожал плечами и ткнул указательным пальцем в одну из клавиш. Принтер выбросил напечатанный бланк, который клерк подвинул ко мне.

– Распишитесь вот здесь.

Я нацарапал свою подпись в отведённой для этого графе и следил, как он держит листок рядом с экраном, что это значит? Я нагнулся вперёд и увидел на экране свою подпись шестилетней давности, с которой он сравнивал мои теперешние каракули. Сравнение оказалось в мою пользу, поскольку он кивнул, тоже подписал бумажку и сделал короткий звонок по телефону, состоявший из одной фразы:

– Клиент к ячейке во второй зоне.

Сразу после этого к нам направился сквозь публику высокий, широкоплечий мужчина в униформе службы безопасности; на его счастье, не вчерашний. Не глядя на меня, он взял бланк и прочитал в нём номер ячейки, сдвинув мохнатые брови. Кажется, число его затруднило, ещё бы, ведь оно было шестизначное. В конце концов, он кивнул мне.

– Пожалуйста, следуйте за мной.

Мы спустились вниз. Однако тут всё перестроили. Там, где шесть лет назад ещё сидел живой человек из охраны, теперь был установлен прибор, считывающий карточки. Мой сопровождающий протянул через него свою кодовую карту и набрал код для входа, загородив от меня кнопки своей широкой спиной. После этого массивная сейфовая дверь открылась.

В освещенном, без теней, стальном помещении наши шаги гулко отдавались, а звон ключей на поясе охранника наполнял проходы, состоящие из сплошных ячеек, своеобразным ропотом. Остро пахло моющими средствами, и было холодно.

Наконец мы очутились перед моей ячейкой. Охранник ещё раз сопоставил её номер с цифрой на бланке, потом вставил свой ключ в одну замочную скважину и кивком головы дал мне понять, чтобы я вставил свой ключ в другую скважину и повернул. Как того требовали предписания, он не притронулся к железному ящику, который обнаружился за дверцей, а предоставил мне вынуть его и перенести к столу с защитными стенками.

– Просто позовите меня, когда будете готовы, – сказал он и исчез.

Ящик оказался на ощупь такой холодный, будто был вморожен все эти шесть лет в полярные льды. Я невольно задержал дыхание, когда поднял его крышку.

Всё было на месте. На дне ящика лежало моё нажитое за годы работы, полной опасностей, состояние в форме увязанных в пачки купюр. Поскольку Швеция, слава Богу, отказалась примкнуть к еврозоне, эти купюры даже ещё чего-то стоили. Поверх денег лежала потрёпанная записная книжка, которая, если бы её нашли у меня дома при обыске, сильно подвела бы меня и наверняка на несколько лет продлила бы моё пребывание за решёткой. Рядом лежала маленькая сумка-свёрток из коричневой кожи, и я не удержался, выложил её на стол и развернул, чтобы полюбоваться.

В ней были мои инструменты для вскрытия и взлома. Четырнадцать отмычек из полумиллиметровой листовой пружинной стали класса CK-I01, отшлифованные и некогда никелированные, но от покрытия почти ничего не осталось из-за частого употребления. К счастью, на их функциональной пригодности это никак не сказывалось. Я провёл по инструментам пальцами, и они всё вспомнили, мои пальцы. Вот они, разные крючки, змеёвки, напильнички и, наконец, пика «шестигорье». Да ещё шесть натяжных распялок, экстрактор и четыре сверхпрочные пики, которыми можно справиться даже с замком со сверлёным углублением. Чудесно. Как бы радовался прокурор, если бы смог предъявить суду этот набор инструментов. Я расстегнул молнию на внутреннем кармашке, в котором были разные мелочи для особых случаев. В матерчатой сумочке прождала меня все эти годы старая «минолта». Компактный набор отвёрток я нашёл под сшитыми по мерке перчатками из тонкой кожи, которые намного превосходили всё это пластиковое барахло. Всё на месте. Гуннар Форсберг снова был при деле.

Я открыл рюкзак, спрятал туда инструменты и записную книжку, а также деньги – сколько вошло. Тысяч пятьдесят крон, этого хватит на первое время. Потом я закрыл сумку и ящик и позвал охранника.

По пути в Сёдермальм я купил карту города. Пансион находился неподалёку от Цинкенсдамм и представлял собой, как оказалось, обыкновенную квартиру из четырёх комнат, три из которых госпожа Гранберг, пожилая хозяйка, сдавала. Сама она занимала самую меньшую комнату, кухня служила помещением для завтрака и для просмотра телевизора, ванная и туалет были одни на всех.

– Триста семьдесят пять крон в неделю, – пробубнила она уже в который раз, двигаясь впереди меня по тесному коридору, который до последнего уголка был забит не подходящими друг к другу шкафами и комодами и в котором пахло нестираным бельём, варёной капустой и средством от моли. Она открыла мне дверь.

– Вот комната.

Внутри было холодно, шумно от уличного движения, комната была забита мебелью, которая уже к моменту моего рождения была старомодной, но зато здесь было вдвое просторней, чем в номере отеля «Нордланден». На полу повсюду лежали толстые наросты пыли, а одно из оконных стёкол было разбито, причём, судя по всему, уже годы, поскольку один кусок стекла отсутствовал, и кто-то просто вырезал кусок из полиэтиленового пакета и заклеил им дыру при помощи скотча. При каждом порыве ветра плёнка шелестела и, видимо, хорошей герметичностью не обладала, иначе бы в комнате не воняло так сильно выхлопными газами.