Роман Флобера - Владимир Казаков

Переполненный отвратительными размышлениями о судьбах отечества, я двигал ногами на встречу с Мариной. Сегодня утром позвонила и предложила встретиться. А что я? Да запросто. Я готов. От карусели и клоунады последних месяцев я уже стал немного отмокать. Марина вообще звонила редко. Вообще не звонила давно, если честно.

За несколько месяцев, что мы не виделись, Голикова довольно сильно изменилась. Внешне. К крупной черно-белой полоске куртки прилагалась незнакомая мне короткая стрижка. Что делало ее похожей на стриженую норку. Ну, если бы бедных животин начинали стричь еще живьем, до перекройки на шубы. Эти вывихи женского психоанализа совершенно не умаляли, а в зимнем полумраке даже подчеркивали стройность ее лица.

– Пройдемся?

– Ага.

Мы спустились по лестнице в сторону кинотеатра «Пушкинский». До сих пор не могу найти логического объяснения тому, что в новой, ети ее мать, демократической России кинотеатр «Россия» переименовали в «Пушкинский»! В любом идиотизме должна быть своя логика. Ну, хотя бы минимальная! Хоть как голубь покакал! Но должна быть. Тут ее нет. Я совсем не против Пушкина. Но зачем «Россию»-то переименовывать?! Видимо, сие мне недоступно.

– Знаешь, Марин, вот тут, справа от кинотеатра, росли березы. Штук пять-шесть. И в детстве я каждый год четко находил под ними хотя бы один подберезовик. Настоящий. Честное слово.

Мы уже поворачивали на Большую Дмитровку.

– Да ладно! По твоим словам, у тебя получается не сраное советское детство, а райский сад какой-то! Все там было хорошо и распрекрасно. Детский сад, типичный детский сад! И потом, если я провела детство не в центрах, как ты, а на задворках «Сокола», что, мне теперь попу рвать на апельсинные дольки?! От зависти лопнуть?! – Марина тщательно семенила и нервно хватала меня за рукав, чтоб не грохнуться прямо на улице, которая довольно резко шла под горку.

– Детский сад у меня был не здесь, а на Петровке, – даже и не думал обижаться я, – а здесь, за Советом Федерации, находится моя школа. В принципе можно и с Петровки заходить, это все равно. У меня там была общая учительница истории с Андреем Мироновым, ее звали… Вера Андреевна. Вроде. Так она однажды сказала, что видела в жизни двух гениев. Андрея и меня. Только Миронов всю жизнь пахал, а ты ни черта не делаешь! Раньше я почему-то этим гордился. Сейчас нет.

Хочешь, я тебе покажу дом в Столешникове, где я жил в детстве? Я еще ни одной женщине не показывал. Никогда. А сейчас вот захотелось. Именно тебе. Зачем, можешь не спрашивать. Захотелось, и все.

Вот и мой дом. Когда демократы его якобы реконструировали, выпотрошили все внутренности. Сломали стены, потолки… Оставили только фасад. Во-он мое окошко на третьем этаже. А потолки-то были о-го-го, четыре семьдесят! Я в детстве с клюшкой допрыгнуть не мог. А этажом ниже жил один забавный пердун. Знаешь, кем он оказался?! Личным шофером Николая Второго. Я его еще помню. Фамилию, конечно, забыл. Но у меня его автограф дома валяется. На царской бумажной пятисотрублевке.

И зачем я это ей все показываю-рассказываю?! Получается смешно, но она самый близкий мне человек. Цирк! Сёкос, как шутили в моей продвинутой английской спецшколе. Марина необычно молчала. В других ситуациях она, как правило, лепила без остановки всякую чушь.

– А в соседнем подъезде, вот там, слева от арки, жил известный инженер и изобретатель Тагер. Как зовут, убей не помню. Тагер и Тагер! Он вроде как звуковое кино придумал. И между делом, параллельно, изобретал для Кремля прослушивающие устройства. Скорее даже он изначально мастерил прослушки, а как отходы производства – кино. Но самое интересное, что по заданию партии и правительства он в последние годы жизни работал над машиной времени. Представляешь, какой мрак?! Пойдем в кафешку зайдем. Между прочим, здесь, в доме девять, была знатная ювелирная мастерская. Во дворе, направо. Я десятки раз видел там Аркадия Райкина, Зою Федорову, Эмиля Кио и прочих официальных советских миллионщиков. Да, чуть не забыл, вот тут, ну прямо напротив, стояла двухэтажка, там была канцелярия градоначальника, и представляешь, сам Пушкин получал загранпаспорт! И зачем ему нужен был загранпаспорт?! Пить будешь? – бухаясь на стул, спросил я.

– Обязательно, – Марина аккуратно присела, – очень хочется выпить, ликер какой-нибудь, нет, лучше коньяк или виски, деньги-то у тебя есть?

Я кивнул.

– А ты что будешь? – Марина по привычке пыталась мотнуть несуществующей черной гривой, но короткая прическа не позволила таких вольностей.

– Не-а, – я тоже несколько тупо помотал головой, – алкоголь – яд. Нет желания никакого. Неохота. Совсем.

– Как тебе моя новая прическа? – опять замотав головой то ли от крепости виски, то ли желая показать стрижку в наиболее выгодном ракурсе, выдохнула Голикова.

– Ну-у…

– А мне нравится. Чувствуешь себя как-то свободней, и дышится легче… Ты-то чуешь?

– Чую, чую, очень даже чую, что не просто так ты меня на прогулку поволокла. Ну давай, валяй, не томи, что надо-то? – Я меланхолично развалился на стуле, поглядывая сквозь витрину кабака на свой бывший дом. Окно третьего этажа сохранилось, и я, слушая Маринин треп, смотрел на то самое окно, через которое, лет сорок назад, смотрел на мир некий застенчивый мальчик, по дурацкому недоразумению носящий одинаковую фамилию со мной.

– Так вот, я и говорю, вчера я не выдержала и встретилась с Вероникой…

– Ага… – Застенчивый мальчик из окна напротив показал мне фигу и исчез. – С кем ты встречалась?!

– Я же тебе говорю, с Вероникой, просила у нее прощения. – От эмоций и частоты дыхания Маринин второй размер уже нервно переходил в третий.

– Стоп, стоп, с какого бодуна ты просила прощения у этой шлюшки? – Я выхватил из рук Голиковой стакан. – Ты чёй-то, мадам, в запой впадаешь?! Хорош жрать! И рассказывай толком.

– А что рассказывать, – девушка медленно протянула руку к стакану с виски и подвинула к себе, – сказала ей, что все сделала не со зла, по дурости своей, объяснила, как смогла, она в принципе поняла и простила.

– Блин, мне-то ты можешь объяснить в чем дело? – Я сам схватил Маринин стакан с остатками вискаря и выпил.

– Ну, слушай. В общем, это я все придумала про наследство твое у бабки под Волоколамском и по башке ты получил по моей… – она хмыкнула и закурила. Я вообще впервые видел ее курящей, – протекции. Короче, это я постаралась.

– Подожди, подожди, ты-то здесь при чем, я же сам разговаривал с бабкой, Софьей Андреевной, потом этот урод длинноволосый, Вероникин брат, меня долбил…

– Этот урод длинноволосый, между прочим, мой брат родной, Денис! Еле-еле уговорила его морду тебе подчистить! Он, конечно, переборщил слегка. Он спортсмен, мастер спорта по хоккею, между прочим! – У Голиковой на лице даже мелькнула какая-то гордость.

– Не пори ерундистику! Брат, мастер спорта… А эта Софья Андреевна – твоя родная бабушка! А эта халупа вообще твоя дача! Я же фотографию там Вероникину видел на стенке. Знаешь, я много всего в жизни наплел, но такой дурости еще не слышал!