Воспоминания. Министр иностранных дел о международных заговорах и политических интригах накануне свержения монархии в России, 1905–1916 - Александр Петрович Извольский

Петергофе, в императорской вилле, расположенной на берегу Финского залива против острова, на котором находится Кронштадтская крепость, всего в пятнадцати километрах от нее. Я сидел перед императором за маленьким столом, находящимся перед окном с видом на море.

Из окон можно было ясно различить линии укреплений, и в то время, когда я излагал императору различные интересные вопросы, мы отчетливо слышали канонаду, которая, казалось, возрастала с минуты на минуту.

Он внимательно слушал и, как обычно, задавал вопросы, интересуясь мельчайшими деталями моего доклада.

Я не мог заметить на его лице ни малейшего признака волнения, хотя он знал, что в этот момент решалась судьба его короны всего в нескольких километрах от места, где мы находились. Если бы крепость осталась в руках восставших, не только положение столицы стало бы очень шатким, но и его собственная судьба и судьба его семьи оказались бы под серьезной угрозой, поскольку пушки Кронштадта могли предотвратить любую попытку бегства морем.

Когда мой доклад был закончен, император некоторое время спокойно смотрел в открытое окно на линию горизонта.

Со своей стороны, я был глубоко взволнован и не мог удержаться, даже с риском нарушить правила этикета, от выражения моего изумления перед его невозмутимостью.

Император, видимо, не разгневался на мое замечание, так как, подняв на меня глаза, полные той чрезвычайной мягкости, которая столь часто описывалась, произнес слова, глубоко врезавшиеся в мою память:

«Если вы видите меня столь спокойным, то это потому, что я имею твердую и полную уверенность, что судьба России, точно так же, как судьба моя и моей семьи, находится в руках Бога, который поставил меня на мое место. Что бы ни случилось, я склонюсь перед его волей, полагая, что никогда не имел другой мысли, как только служить стране, управление которой он мне вверил».

В ту же ночь восстание было окончательно подавлено, и я знаю, что он получил об этом известие с тем же самым хладнокровием, с каким слушал гром пушек за несколько часов перед этим.

Часто потом я имел возможность проверить те впечатления, которые были мною получены в тот день, и я никогда не имел основания изменить их. Я глубоко убежден, что источником, из которого император Николай черпал душевную ясность и веру в провиденциальный характер своего назначения, являлось религиозное чувство редкой силы.

Я буду говорить об этой существенной черте далее, когда попытаюсь описать его портрет, а сейчас просто упомяну особый род мистицизма, владевший Николаем II, который под влиянием трагических событий его царствования, мягкости его души и женской натуры, еще более возвышенной, чем его собственная, только усилился.

Я уже отмечал, что Столыпин оставил за собою право представить императору перемены в личном составе кабинета путем привлечения в него лиц не из бюрократической среды. В согласии с планом, изложенным ранее в докладной записке императору, он имел в виду образование коалиционного кабинета, в котором были бы представлены главные партии, исключая те группы, которые были явно революционно настроены.

Несмотря на позицию, занятую кадетами, Столыпин не оставил мысли пригласить в состав кабинета Милюкова, который не был пойман в выборгской ловушке.

На следующий день после своего назначения он начал приводить в исполнение свой проект, пригласив меня оставить за собою портфель министра иностранных дел в новом кабинете и продолжать участвовать в переговорах, которые он намеревался вести с лицами, предназначенными для замещения различных министерских постов.

Столыпин занимал в то время дачу, расположенную на одном из островов Невы. Этот дом принадлежал государству и служил летней резиденцией для министра внутренних дел; он был чрезвычайно скромен по виду, но имел прекрасный сад. Всякий, кто живет в Петербурге летом, может вспомнить особую прелесть островов на Неве с их виллами, которые отражаются в спокойной поверхности реки.

Я жил в это время во дворце Министерства иностранных дел и каждый день, поздно вечером, отправлялся на дачу Столыпина совещаться с ним и беседовать с различными политическими лидерами, которые там собирались. Эти совещания затягивались иногда до весьма позднего часа ночи, и я живо вспоминаю мои поездки по островам в чудесные белые июльские ночи.

Милюков вспомнит, несомненно, как после одной из бесед, в которой он принимал участие, не имея своего экипажа, чтобы вернуться в город, принял мое предложение поехать вместе со мной.

Был ранний час утра. Мы ехали в открытой коляске, и по всей обратной дороге нас обгоняли многочисленные экипажи, возвращавшиеся из увеселительных мест. Я подумал о странном впечатлении, которое может производить появление министра иностранных дел в четыре часа утра в одном экипаже с лидером кадетов, который только что вернулся из Выборга и которого все имели основание считать заключенным в тюрьму. Я поделился своими мыслями с моим спутником, который ответил, что он думает о том же самом и что мы оба подвергаемся риску быть серьезно скомпрометированными — он в глазах оппозиции, а я в глазах консерваторов. Но делать было нечего, и мы от души посмеялись над положением, которое, правда, не имело неприятных последствий. К счастью, никто из офицеров и молодых дипломатов, с которыми я обменялся приветствиями, не узнал Милюкова, и, таким образом, наше странное поведение не получило огласки.

Попытка создания коалиционного кабинета не имела успеха. После двухнедельных переговоров и вопреки усилиям Столыпина различные лица, к которым он обращался с предложением вступить в министерство, один за другим отклоняли это предложение.

Подобно графу Витте в предшествующий год, Столыпин встретился с полной невозможностью ввести в правительство каких-либо общественных деятелей, которые были бы не связаны с бюрократическими или придворными кругами. Он решил заместить на время только два поста, которые оставались вакантными после ухода Стишинского и князя Ширинского-Шихматова, и предложил их князю Борису Васильчикову, который стал министром земледелия, и моему брату — Петру Извольскому, который был назначен на пост обер-прокурора Святейшего синода.

Ни один из них не принадлежал к настоящей бюрократии. Князь Васильчиков, крупный землевладелец и новгородский предводитель дворянства, был избран членом Государственного совета и не имел связи с официальным миром, кроме вице-президентства в Красном Кресте, который находился под непосредственным покровительством вдовствующей императрицы. Мой брат, который сделал блестящую карьеру в университете, несколько ранее был назначен на пост товарища министра народного просвещения. Князь Васильчиков и мой брат пользовались репутацией умеренных либералов и симпатизировали октябристам. Столыпин рассматривал эти назначения как временные, так как, несмотря на неудачу в проведении своего плана, он все же не терял надежды образовать коалиционный кабинет и намеревался снова попытаться сделать это после открытия Второй Думы.

Какова была