В третью стражу. Автономное плавание - И. А. Намор

«Пусть ничего не выйдет, но, по крайней мере, я сделаю все что смогу».

Татьяна Драгунова, Вена.

8 января 1936 года

Баст сидел у самого окна, и с улицы его было превосходно видно. Впрочем, видно его и с того места, где стояла Таня. Как ни странно, выдержки ей хватило только на то, чтобы, не оглядываясь, выйти из кафе, пересечь улицу и войти в здание вокзала. А может быть, и не было ничего странного в том, что ее «затрясло», стоило только оказаться вне видимости Олега? Остаться одной показалось вдруг страшнее, чем переместиться в прошлое.

Татьяна взглянула на часы и, убедившись, что время еще есть, бросилась искать хоть какое-то оконце, но в результате спряталась за решеткой ограждения и оттуда уже смотрела на Баста фон Шаунбурга. На то, как он читает газету и как пускает клубы сигарного дыма…

«Вот же невидаль заморская!»

Положа руку на сердце, Татьяна испытывала сейчас очень непростые и достаточно противоречивые чувства.

С Олегом она познакомилась четыре года назад. Коллега – зам генерального директора Таниной фирмы – выходил замуж, то есть, разумеется, зам женился, поскольку был мужчиной, и на свадьбу среди прочих гостей прибыл двоюродный дядюшка из Израиля, про которого Борис нет-нет да рассказывал не без чувства юмора, но при этом явно гордясь. По его рассказам выходило, что дядюшка этот уехал уже давно, еще из Советского Союза, и стал на новой родине чуть ли не героем войны – горел в танке и все такое, хотя верилось в это с трудом – и женился, что крайне нехарактерно для русских эмигрантов, на латиноамериканке, а кроме того, был то ли известным психологом, то ли не менее известным психиатром. Однако в любом случае Москвы он не знал, ни старой, ни новой, поскольку родился и жил в Ленинграде, да еще и занять его чем-то требовалось, чтоб «под ногами не крутился». Вот Боря и попросил Татьяну побыть день-два гидом заморского гостя.

А гость оказался совсем не таким, как она ожидала. Не герой и не богатырь, но мужик свойский и умеющий мгновенно к себе расположить. Тот еще ходок, судя по всему, хотя ни роста, ни особой «чисто мужской» красоты в арсенале Олега не имелось. Разве что ум и обаяние… Пожалуй, так. Но по-настоящему, как ни странно, он подкупил ее тем, что не делал попыток затащить в постель. То есть сначала это ей понравилось, но потом озадачило, – тем более что у нее-то в тот момент никого не было, – а объяснилось несколько позже, во второй его приезд, который состоялся подозрительно скоро. То есть она знала, что Ицкович в России бывает, но бывал он в основном в Питере, куда и друзья его обычно приезжали. А вот в Первопрестольную он лет тридцать не заглядывал, и ничего. Но вдруг приспичило. С чего бы это, спрашивается?

Нет, и на этот раз он ей ничего не сказал. Словами не сказал, но глаза ведь тоже умеют говорить. Не знали? Напрасно. И он, возможно, напрасно усложнял им обоим жизнь, не имея возможности уйти ради нее от жены и не желая при этом обижать Таню пошлым адюльтером. Но и Тане отчего-то не хотелось разрушать возникшую между ними «дружбу», а большее… А можно ли построить большее на основе коротких встреч раз в полгода? Возможно, может быть, чем черт не шутит… но у нее так не получалось. А потом…

То, что случилось с ней сейчас, было похоже на сказку. Жестокую, недобрую сказку, но волшебство от этого волшебством быть не перестало.

«Не так ли, подруга?»

«Не знаю, но он мне нравится… Он…»

* * *

И вот гуляет она по Праге, потихоньку свыкаясь с двойственностью своей новой натуры, которая – двойственность, – следует отметить, чем дальше, тем меньше ей мешала. Гуляет и видит вдруг кафе, про которое когда-то давно, несколько лет назад, то есть в той еще жизни, гид рассказывал московским туристам. В этом, де, кафе – то есть каварне, если правильно говорить – сиживал в оно время сам великий Кафка.

«Кафку читала?» – интересуется она у своего альтер эго.

«Нет…» – всплывает слабое удивление откуда-то из подсознания.

«Тогда в койку!» – смеется мысленно Таня, толкает дверь, слышит звон колокольчика и упирается взглядом в холодные голубые глаза, в которых – или это ей только мерещится? – начинает происходить такое, что у нее самой мороз по позвоночнику и жар по щекам и… ну, в общем, по всему телу.

Такое можно придумать? Ну, разве что во второсортном любовном романе! А в жизни… Нет, в жизни, разумеется, порой случаются очень странные совпадения, но… редко!

И вот он сидит в кафе напротив, пьет кофе, курит сигару и читает газету. Он совершенно не похож на себя, но все-таки он – это он, потому что от немца, как поняла Таня, осталась только внешность. И внешность эта, надо признать…

Стресс и гормоны! – сила пострашнее красоты. В двадцать три года так и должно быть, а уж когда на тебя смотрит такими глазами такой мужчина! Но ведь и обаяние Олега, который был симпатичен Тане еще там: «где-то и когда-то, в еще не наступившем», – никуда не делось. Так что ой! И еще раз ой! Потому что влюбиться в ее обстоятельствах… А почему бы, собственно, и не влюбиться?

«Любовь на Титанике… – думает она, отступая от решетки и, повернув голову влево, чуть заметно улыбается молодой женщине в приталенном бутылочного цвета пальто с пышным воротником из рыжей лисы. – Ну, где-то так и есть. Европа тридцать шестого года – тот еще Титаник!»

Олег Ицкович, Вена.

8 января 1936 года

А делать ему, как оказалось, совершенно нечего. Олег даже удивился такому раскладу. И Вена ничуть не манила своими очевидными архитектурными достоинствами, и идти разыскивать Зигмунда Фрейда или Стефана Цвейга, которые здесь сейчас жили, вдруг расхотелось.

И Таня еще… Олег бродил по улицам Вены, что называется, не разбирая дороги. Куда ноги несли, туда и брел по холодным, кое-где припорошенным снегом или покрытым наледью улицам, пока неожиданно для самого себя не попал в простейшую ловушку, которую на самом деле никто ему не устраивал. Это он сам ее в себе вырастил за эти два дня. Распахнулась дверь очередного венского кафе, и Олег даже споткнулся, когда до него долетела чуть хрипловатая – с потрескиванием – мелодия. Играл патефон, и, конечно же, это было танго «У моря», и оркестр Барнабаса фон Гецци, который в этой или какой-то другой записи Ицкович, любивший музыку начала века, слышал множество раз.

«От же!» – но у него даже слов не оказалось, чтобы выразить свои чувства, потому что мелодия эта каким-то совершенно невероятным образом вернула его «во вчера», в уютную пражскую каварню, ничем принципиально не отличимую от этого, например, венского заведения. И Олег «услышал» другую мелодию, и снова увидел идущую к нему через зал Жаннет, и сердце его наполнилось теплом и восторгом.

Сказать, что Жаннет произвела там, в том пражском кафе, фурор, значит, ничего не сказать. Фурор, фураж, фужер! Люди – их было немного счастливцев, услышавших в 1936 году чарующее «Танго в Париже», да еще в таком исполнении, – так вот люди эти повскакали с мест и аплодировали стоя, и улыбались, и чуть ли не плакали от переполнявших их чувств. Они были возбуждены и счастливы, и, честно говоря, Олег с Таней тоже были счастливы, но Таня застеснялась вдруг, покраснела, и заторопила Ицковича, предлагая как можно скорее покинуть место своего неожиданного триумфа. И Олег не стал с ней спорить, купил Тане-Жаннет букетик каких-то цветов – и откуда в зимней Праге цветы? – кинул на столик деньги и, подхватив, девушку под локоть, повел из зала. Но не тут-то было. В фойе их перехватил один жовиальный толстячок, настолько похожий на карикатурного буржуя, что Ицковича чуть на смех не пробило.