Дебютная постановка. Том 2 - Александра Маринина

то выбор Флории Тоски понятен. А вот когда Каварадосси – маленький толстенький немолодой тенор, а Скарпья – красавец Левшин, тут, знаете ли, есть о чем подумать, – она лукаво улыбнулась.

Да, Абрамяна можно понять. Месяц подготовки даром не прошел, и в только что сказанном Юра Губанов понял абсолютно все. А если примерно то же услышал в свое время Абрамян или кто-то из его коллег? Их реакция вполне объяснима: бегом, подальше отсюда, здесь одни сумасшедшие или инопланетяне. Может, в шестьдесят шестом году оперативникам и пытались рассказать об этом конфликте, да только они слушать не стали.

Константин Левшин быстро привык к звездному статусу, у него была огромная масса фанатично преданных поклонниц, которые поджидали и возле служебного входа в театр после спектакля, и около дома, заваливали цветами и знаками внимания, писали письма. Он был участником всяких концертов, которые непременно сопровождали крупные партийные и правительственные мероприятия и устраивались на телевидении в честь праздников и знаменательных дат.

Петь Валентина в «Фаусте» для Левшина было не внове, музыкальный текст он знал, слова тоже не забыл, оставалось отработать нюансы, требуемые режиссером и дирижером. Готовить партию он должен был с концертмейстером Нателлой Давидовной Орбели, которая в своей профессии считалась одной из лучших в стране.

– Распределение понятно: звездному вокалисту полагается звездный концертмейстер. А Владилену Астахову назначили репетировать с Анной Труфановой, молоденькой женщиной, которую только недавно приняли по конкурсу в Большой. И вот на сведении…

Так, стоп. Что еще за «сведение»?

– Вокалист учит всю свою партию, а в ней есть не только его соло, но и ансамбли, и хор. Когда все выучено индивидуально, нужно сводить все воедино: отрепетировать каждый дуэт, или терцет, или квартет, распределить динамику и нюансировку ансамбля, добиться нужного звучания, нужных эмоций, чтобы получилось то, что хочет режиссер-постановщик. И еще нужны мизансценические репетиции, чтобы каждый исполнитель запомнил, где он должен стоять, куда идти, что брать в руки, что в эти моменты поет он сам и что поют и делают другие участники. Вообще знать, что делают твои партнеры по сцене, необыкновенно важно, потому что любая необычная или непривычная деталь может сбить с толку, исполнитель может растеряться, потерять настрой, сбить дыхание и потом не пропеть длинную фразу как положено.

И вот на первом же сведении разгорелся конфликт. Репетировали терцет Фауста, Валентина и Мефистофеля. Тенор и бас работали нормально, а баритон Левшин начал сбиваться. Раз, другой… За роялем сидела Нателла Давидовна, она вела репетицию.

– Константин, в чем дело? – спросила она. – У вас же все выучено.

Левшин вдруг взорвался.

– Вот именно! У меня-то все выучено, а он что поет? – закричал баритон, тыча пальцем в тенора Астахова. – Что это за текст? Что это за слова? Откуда это все взялось? Мне это мешает!

– Мне так удобнее петь, – объяснил Астахов. – Смысл же не меняется.

– Ему удобнее! – еще громче заорал Левшин. – А мне – нет! Меня это сбивает, я не могу так работать! Я привык в этом месте слышать совсем другие слова! Пусть поет, как принято, без деревенской самодеятельности!

Астахов уступать не собирался, Нателла Давидовна попыталась сгладить ситуацию и успокоить Левшина, но тот бушевал все сильнее. При этом всячески демонстрировал, что тенор для него – никто, даже не обращался к нему лично, адресуя все свое негодование исключительно другим присутствующим.

– С кем он готовил партию? Кто его концертмейстер?

Услышав имя Анны Труфановой, баритон разошелся еще сильнее.

– Эта девчонка? Да что она себе позволяет? Она что, не знает, что я пою Валентина? Набрали ремесленников, которые ничего не умеют! Петь ему, видите ли, неудобно! Надо учиться артикулировать, а не слова менять, как в голову придет. Не умеет пропевать все звуки – пусть выметается из Большого театра! Вызовите сюда эту соплячку, я ей объясню, как нужно готовить партии, когда участвуют звезды!

Подобное поведение недопустимо, но Константин Левшин полагал, что ему позволено и не такое. Звезда! Тут уж Нателла Давидовна не стерпела. Анечка Труфанова была ее ученицей, Нателла сама готовила ее к конкурсу на место концертмейстера в Большом театре и считала очень талантливой. Все пять этапов конкурса Анна прошла с блеском, продемонстрировала и умение работать с ансамблем, и игру по руке дирижера, покорила членов комиссии легкостью, с которой читала с листа и транспонировала.

– Между прочим, на оперном фрагменте ее иллюстратором был Астахов, его как раз незадолго до того приняли в труппу, – с улыбкой рассказывала Татьяна Васильевна. – Так уж совпало. Между ними сразу возникло взаимопонимание, Анна мгновенно ловила все его ошибки и тут же подстраивалась, как будто в голову к нему залезла.

– Ошибки? – недоуменно переспросил Юра.

Про работу концертмейстеров он кое-что уже понимал, но далеко не все. Об ошибках вокалистов, которые могут исправлять концертмейстеры, например, слышал впервые.

– А как же проверить уровень мастерства концертмейстера, если вокалист не будет ошибаться? – пожала плечами Дорошина. – Иллюстраторов на серьезных конкурсах специально просят ошибаться, чтобы посмотреть, заметит концертмейстер или нет. В общем, у Анны и Астахова сложился прекрасный дуэт. Партия Фауста для Астахова была первой заглавной на сцене Большого, он готовился очень тщательно, много работал. Большим тружеником был, всю свою жизнь положил на академвокал, трудился как проклятый. Анна понимала всю меру ответственности и старалась как можно лучше подготовить певца. В тех местах, где ему было неудобно пропевать какие-то фразы, сама придумывала другие слова.

– А так разве можно?

– А почему нет? Так все делают. Игорек!

Мальчик оторвался от своего занятия и вопросительно взглянул на мать.

– Сбегай в библиотеку, дружочек, принеси нам клавир «Травиаты». Тот, мой любимый. Ну, ты знаешь какой. И к папе забеги, он должен быть в гримерке, у него через час репетиция в костюмах. Попроси его зайти сюда буквально на десять минут, ладно?

Игорь молча кивнул и выскользнул за дверь.

– Немногословный он у вас, – заметил Юра. – Он всегда такой или меня стесняется?

– Игорь-то? – Дорошина расхохоталась. – Наш Игорек не стесняется никого и никогда. Он даже не знает, как это делается. Совершенно самодостаточный ребенок, которому плевать на чужое мнение и чужие оценки. Но когда он весь в музыке – тогда да, погружен с головой и к разговорам не расположен. Так, на чем мы остановились?

– На том, что Анна Труфанова очень ответственно отнеслась…

– А, да. Так вот, Аня поменяла некоторые фразы, потому что в буквальном смысле слова сидела в голове у Астахова и хорошо понимала, что именно ему неудобно и почему. Где-то ноту удобнее было брать на «у», а не на «е», где-то артикулировать стоящие подряд согласные трудно… Нателла даже намекнула как-то, что Астахов