Тёмных дел мастера. Книга четвёртая - Алексей Берсерк

А под конец, когда молодой и наивный дурачок с фермы ей надоел, то эта бессердечная фурия решила смело отыграться и на нём, подольстившись к другому его однокурснику, чему Альфред воочию оказался свидетелем. Однако что ему оставалось делать? Ведь прежде он ни разу не сталкивался с подобным поведением у женщин. И естественно, ему тогда не оставалось ничего другого, кроме как ещё больше страдать по ней — и чуть ли не желать самому себе скорой смерти. Из-за этого паренёк безо всякой причины сам иногда провоцировал Кана, когда случайно напарывался на него в коридоре. После чего тот со всеми своими дружками с удовольствием макал бесформенное чучело, каким тогда выглядел Альфред, в магосмыв ближайшего туалета.

— Пожалуй, такая рабская участь будет для меня похуже многих, — решительно отмахнулся от этого наваждения юноша, совершенно утративший веру в так называемое «простое человеческое счастье» ещё задолго до того, как оказался здесь. И в итоге витавшая вокруг него Вивейн очень быстро растворилась — от неё осталась лишь ничего не выражающая густая синева, которая тотчас же вернулась в туман. А после яркой вспышки света очертания тумана снова изменились, превратившись в прежнего великана.

Это заставило Альфреда зажмуриться, а затем со всех сторон зазвучал ужасно знакомый пареньку голос.

— Сынок, — услышал он немного низкие, но очень благостные звуки давно исчезнувшего, как казалось, из его памяти приветствия. И юноша просто не смог не откликнуться на него, медленно раскрыв глаза и застав уже на месте великана внушительную фигуру своего старика-отца.

Практически всё в его облике выглядело точно так же, как и в последнюю их встречу на ферме, когда Альфред прощался с ним перед очередным отъездом в школу магии, где начинался для парня осенний семестр. Слегка седеющие чёрные усы, немного кудрявые волосы и тёплый свет карих глаз, всегда даривший Альфреду только любовь и счастье — вот что давным-давно жаждал увидеть оторванный от родительского гнезда сын. Хотя в этот раз, похоже, отец всё же смотрел на Альфреда весьма осуждающе.

— Альфред… Что же ты наделал… — заговорил снова покинутый когда-то сыном отец, вглядываясь неразумному мальчику, казалось, прямо в душу. — Как же ты мог отречься от нашей с тобой общей мечты и окунуться в эти… пороки! О, Альфред, Альфред… Что бы сказала на это твоя покойная мать, сынок?..

— Я-я… — начал оправдываться мальчик, но тут же будто поперхнулся, потому что теперь его голос звучал под стать его настоящему, взрослому голосу. — Я не хотел бросать тебя, папа. Я честно не хотел… Но пойми меня, прошу: это моя жизнь. И я сам выбрал свой путь.

— Ложь! — надрывно выкрикнул тогда отец, скривившись в презрительной и даже слегка неестественной гримасе, какую Альфреду ещё никогда прежде не доводилось видеть у него на лице. — Тебя заставили! Признай это! Ты стал случайной жертвой в том нападении на школу. И потом уже не смог противостоять дальнейшему влиянию своих мучителей. Они околдовали тебя!

— Но…

— О, сынок, — не дал ему и шанса на дальнейшие отрицания отец, намеренно изменив тон голоса почти полностью на противоположный. И неожиданно заговорил с сыном до привычного ласково и открыто: — Помнишь, как мы оба мечтали о твоём дипломе и аттестате о высшем магическом образовании, когда ты был помоложе? Ведь после получения он открывал перед тобой все двери. Благодаря чему со временем ты мог бы сам занять в городах практически любую должность. И всегда влиять с её помощью на любую ситуацию в твоей жизни. Понимаешь? Сам! Тебе не нужно было бы убивать людей для этого, чёрт подери, сын!

На этой последней ноте общий настрой отцовского голоса вновь вернулся к прежним порицающим позициям. Что вызвало в Альфреде, как ему показалось, уже навсегда отвергнутые сомнения, касающиеся определённых жизненных ценностей. А вместе с этим — и совершенно ненавистное юноше ещё со времён Эргарота чувство «промаха», как будто бы что-то невидимое вдруг резко выпорхнуло из рук — да так и растворилось в окружавшем пространстве. Посреди тех самых клубов до сих пор обволакивавшего его ноги убаюкивающего тумана.

— …Нет! — неестественно громко для себя прошлого, но вполне обыденно для себя настоящего попытался всё же выкрикнуть Альфред, перебарывая эти слабости. — Фальшь и профанация! Любая система построения человеческого общества никогда не была и не будет способна достичь такой справедливости в своём устройстве, чтобы каждому отдельному индивиду в ней не приходилось подавлять свою свободу в угоду государству, — повторил молодой колдун заученные им когда-то слова одного трактата, прочитанного от корки до корки в Эргароте. — При любом раскладе ты не можешь быть правым, отец.

Тогда стоящая перед нагим юношей исполинская фигура одинокого человека, который, как теперь казалось, с самого начала не так уж сильно и походил на его отца, впервые угрожающе молчаливо замерла. После чего, как и в прошлый раз, моментально засветилась, преобразив окружающее пространство очередной порцией невыносимо слепящего золотого свечения.

И только когда это произошло, перед Альфредом явилось то самое нечто, которое уже неизвестно сколько времени забавлялось с двумя человеческими фигурами, дёргая их за ниточки. Причём делало это с настолько отточенным мастерством, что Альфред совершенно не замечал ни того, что их контролируют, ни того, что это существо постоянно растёт где-то на самом краю его слишком несовершенного человеческого зрения, составляя своё тело из кусков того самого тумана, который изначально окружал всё вокруг. Однако через секунду в этой местности уже не осталось ни одного обрывистого склона каменистого ущелья, поскольку всё вдруг удивительным образом разгладилось, превратившись в один сплошной бесконечный обрыв впереди. Границы его еле угадывались, хотя и находились всего в нескольких метрах от парня.

— …Пусть так. Но что же ты, простой сын фермера, можешь тут вообще поделать? — беззвучно заговорил с мальчиком этот совершенно тёмный образ в широченном сером балахоне, скрывавшем его истинное лицо. Но зато отлично выставлявшем напоказ его костлявые пальцы, сжимавшие отвратного вида косу, украшенную по обушку россыпью разнообразных черепов, часть из которых к тому же постоянно источала кровавые слёзы. — Изменить развитие цивилизации? Ясно же, что ни одному человеку это не под силу. Лучше смирись. Посмотри на свои руки и смирись.

Тогда впервые закравшаяся в разум Альфреда искорка сомнения буквально заставила нагого отрока ощутить, как по спине у него пробежал столь хорошо знакомый всем живым существам могильный холодок. Его бренные руки больше не хотели повиноваться ему, оказавшись ни с того ни с сего насильно притянуты друг к другу и словно скованы большими, холодными, но пока ещё невидимыми железными цепями.

— Как бы ни был несправедлив этот мир — ты всё равно не сможешь пошатнуть самые главные столпы, на которых зиждется его устройство, — продолжал между тем порабощать мальчика своим сухим и резким голосом загадочный образ, одновременно успокаивая и лишая всякой воли. А одна из его рук протягивала Альфреду уже вполне настоящие, глухо звенящие наручи тюремных кандалов. — Тем более в одиночку. И другие твои жалкие соратники, вроде того ловкача Коу Корга, — тоже не смогут. Даже дай ты им прожить хоть по тысячи лет.