Люди ПЕРЕХОДного периода - Григорий Ряжский

В итоге оказалось, что денег за сотню родительских метров на Старом Арбате мы получим больше ожидаемых, но всё же определённо меньше, чем требуется для полного обустройства бизнеса. Опять же непонятно было, сколько средств конкретно придётся заслать в различные инстанции на подключение к сетям, на закупку оборудования, отделку, за лицензию на алкоголь, на все попутные непредсказуемости, на чёрта, дьявола и остальные добрые дела. Сами же знаете не хуже нашего — где деньги, там и чёрт.

Всё делали вместе, но только я больше занималась самим проектом, изводя Герку по любым мелочам, требуя от него вникать во все детали моих дизайнерских решений. Сам же он суетился, решая в основном практические дела. Он же взял на себя и деликатные вопросы: кому, сколько, каким путём: я даже не могла себе представить в страшном сне, что сумею когда-нибудь предложить живому человеку взять деньги из моих рук и при этом смогу выдержать его укоризненный и насмешливый взгляд.

Кроме того, следовало уже теперь обдумать концепцию — для кого наше заведение в принципе, какая будет еда, что за цены и откуда брать персонал. Оба мы не знали про это практически ничего, кроме того лишь, что мой муж замечательно чувствует еду, обожает готовить, разбирается в оттенках вкусов и любит экспериментировать с продуктами. Кстати, мужем Герман сделался тоже по плану, день в день, хотя мы с ним это дело и замотали, не стали отмечать, не до того было. «Шиншилла» оказалась важней пустой формальности, нам, честно говоря, обоим уже было всё равно, мы и так знали, что созданы друг для друга и будем любить один другого вечно, пока смерть не разлучит нас. Или, в крайнем случае, полное банкротство.

К моменту регистрации брака кузбасский угольщик уже завёз жену и детей к нам на Плотников, отложив ремонт на год, и укатил обратно на карьер, чтобы не останавливать оборот средств и не обижать вынужденной паузой японских братанов. Мы же сняли для себя крохотную смежную двушку в Матвеевском, пытаясь сэкономить на собственной аренде, чтобы каждый сбережённый рубль дополнительно пустить в дело. Часть мебели с Плотникова раздали по знакомым, что-то продали, остаток же разместился в Матвеевке, на пустых съёмных метрах. В Апрелевку мы забросили лишь залежи постельного белья и вещи долгого хранения. Тогда же я и познакомила маму с Германом, ненавидя и ругая себя за собственный страх, но так и не признавшись, что он мой муж; просто сообщила, что теперь мы живём вместе и со временем собираемся узаконить наши отношения. И снова я смалодушничала, вынесла за скобки часть важной правды, жалея маму, но почему-то не саму себя. Наверное, потому, что я была так неимоверно счастлива, порхая лёгкой птахой в самой гуще таких приятных и уже окончательно семейных забот. Господи, спасибо тебе, что в тот момент, когда мой муж затормозил у остоженского светофора, ты дал мне храбрости разыграть из себя бесстрашную стерву, благополучно совратившую его в ту счастливую для нас обоих ночь. Я даже готова отныне терпеть маму, уже не пережимая себе глотку и не так досадуя, что любое её слово, каждое сделанное ею в мою сторону движение, всякий раз сопровождаемое повышенной раздражительностью, совершаются с целью ещё глубже загнать меня в безнадёжный угол и беспрепятственно посылать туда дальнейшие команды.

Герман, надо это признать, вёл себя героически: работал как ненормальный, подменяя собой то плотника, то штукатура, а уж опустить себя до положения разнорабочего просто не упускал даже крохотного шанса. Одновременно контролировал все покупки, от материалов до оборудования, которое вскоре начали завозить и размещать под открытым небом, поскольку других возможностей для хранения пока не просматривалось. Таким образом, ко всему прочему Герка добавил ещё и опыт ночного сторожа, охраняющего собственное светлое будущее. А в часы, свободные от неотменимых дел, носился по городу: вынюхивал, выпытывал, выспрашивал, искал тех, кто мог быть знаком с рестораторами, пробовал выйти на них и сам, восстановив в памяти свой короткий опыт службы маркетологом ещё в канадском Торонто. Как правило, нарывался на отказ: не было тех, кто готов был делиться нажитыми знаниями, практически каждый не единожды сам раздолбал себе об это дело колени. И так было до тех пор, пока не удалось обрасти запасом нужных сведений, обрести телесную выносливость или заручиться чьей-то могучей поддержкой со стороны. Ну а кто-то просто не сумел спасти голову, вообще, и далеко не в метафизическом смысле.

Кроме того, это ведь ещё и лотерея, казино, собачьи бега: сколько вариантов, столько и способов их решить, как и путей отхода, обхода и невозврата. Какой, к чертям собачьим, бизнес-план в стране, где ещё недавно нечего было жрать, но в которой всего через десяток паскудных лет зажрались так, что жрать стало уже немодным. Потому и приходится в этом деле крутиться и рисковать только подлинным энтузиастам, а Гера у меня как раз такой. Поэтому и говорит всякий раз, хватаясь за сердце, что только, мол, отцу не вздумай рассказать, когда он позвонит, что квартиры больше нет, он там с ума сойдёт, если узнает, что продана. И ради чего. А телефонный номер, если что, нам якобы просто недавно поменяли, и все дела.

Кстати, если уж зашёл разговор, на этот случай у него имеется проверенный рецепт. Смотрите сами — зацените, как говорит он, когда у него хорошее настроение. Итак, сбиваем один яичный желток с одной чайной ложкой сахарного песка, добавляем десять граммов вишневого ликера, сорок граммов коньяку и две столовые ложки рома. Пьём одним глотком. И это — что-то, скажу я вам, невероятно успокаивает, просто чудо как остужает нервы. Мы сразу после того, как выпили махом по одному глотку, упали в постель и успокаивали друг друга почти до самых первых петухов, которые у нас в Матвеевском начинаются сразу, как заканчивается наша панельная девятиэтажка. Правда, у нас тогда не было ни рома, ни яиц, но Герка заменил желток двумя столовыми ложками водки безо льда, а вместо рома добавил в эту чудную смесь полстакана лимонного ликёра, тем более что всё равно вишнёвого у нас тоже не было. Он гений, это абсолютно точно, хотя я люблю его не только за это.

Ближе к Новому году мы приступили к возведению бельэтажа, где я запланировала кофейную зону, отдельно от общего зала, целиком устланную неброскими персами с откровенными следами вековой потёртости. Внизу — нижние посетители, наверху — верхние, те, кто желает общаться чуть поодаль. Там и меню станет несколько иным, десерты будут представлены в более широком ассортименте, специально сочинённом для верхних: так мы с Геркой решили, чтобы сразу обозначить для гостей зоны их личного предпочтения. И широкая деревянная лестница к верхним гостям, где несущую функцию перил будут выполнять не балясины, а специально изготовленные панели из привозного матового стекла итальянского призводства, а уже по ним я пущу неожиданный для всех кованый поручень. Вместо классических ступеней уложу сливные уличные решётки, чугунные, встык, одна к другой, отдраенные до светло-серого колера в тон стеклу. И свет у меня будет мягко струиться из-под латунных полусферических абажуров, в которых найдётся место синеватым витражным вставкам. И едва слышно будет играть музыка: рок, классика, «Битлз»… тут же их заменит токката и фуга ре минор для органа, после них — струнный квартет, который вназапно сменится симфоджазовым трио, и уже оно, незаметно накачав зал энергетикой едва уловимого безумия, вдруг сорвётся в сумасшедшее соло Джона Маклафлина Маховишну или, как по мановению волшебной палочки, вернётся к тихому благостному «Yesterday». И пусть эта музыка в нашем с Геркой пространстве будет разной по звучанию и стилю, но единой в своей органике и своём волшебстве, пускай звуки её и сама мелодика удивительным образом сочетаются с камнем, деревом, тканью, металлом, стеклом.