Завещание мессера Марко - Валентин Пронин

Никколо и Маффео сердились и возмущались – азиатская выдержка покинула их, хотя большая часть богатства – в виде зашитых в одежду драгоценностей находилась с ними на корабле. Они не боялись качки и много спали от огорчения.

Старики были еще крепкие, но все-таки им шел седьмой десяток.

Марко исполнилось сорок лет. Юность и молодость его остались позади – в стране великого хана. Свежий морской ветер прогонял его сон. Марко смотрел на блеск волн, отражающих солнечный восход, и вспоминал раннее утро среди островов южного океана и веселые раскосые глаза красавицы Кукачи.

Что он везет на родину после двадцати пяти лет странствия кроме рубинов, сапфиров, алмазов и изумрудов и кроме некоторых вещей, особенно сильно его заинтересовавших? Вещи были самые разнообразные: шерсть яка – низкого, косматого быка, на котором ездят и перевозят грузы в горах Памира и Тибета; засушенная голова и ноги кабарги – маленькой мускусной антилопы с острыми выступающими клыками на нижней челюсти; кусок каменного угля – в Китае давно топят им печи, а в Европе еще не слыхали о его свойствах; порошок из высушенного молока – монгольские воины разводят его водой и пьют в походах; сердцевина саговой пальмы, заменяющая жителям южных островов муку и пивные дрожжи.

Возможно, венецианец хранил в шелковых мешочках белую амбру, шарики опиума и настойку женьшеня в глиняной бутыли. Но вряд ли он спрятал на дно сундучка нефритовый гребень из высокой прически или тонкий браслет, подаренный при прощании вместе с последним взглядом нежной дочери Хань.

Марко Поло еще ни о чем не сожалел и не скучал, стоя на палубе наедине с бурным морем. Ему казалось, что скучают глупцы, испуганные тишиной в собственной пустой голове, или пресыщенные люди, ослабевшие телом и утратившие радость жизни. Но, может быть, придет время, когда и он заболеет тоской воспоминаний… А пока его путешествие еще не окончено. Расставив крепкие ноги и ухватившись за просоленный скользкий борт, он радовался бесконечной синеве и бесконечному движению волн.

Марко не хранил символов ушедшей любви. Обернутые в кусок непромокаемой ткани, в лакированном деревянном ящике лежали его записи о тех областях и городах, куда он ездил на разведку по приказанию великого хана. Желтоватый пергамент и сшитая в тетрадь китайская бумага содержали многолетние наблюдения разведчика и расчеты купца. Корявые латинские буквы и уйгурские знаки нанесены тростниковым каламом, кисточкой или просто углем – в дребезжащей повозке, в гостинице, у походного костра или в своем доме в Ханбалыке перед докладом Хубилаю.

Марко записывал сначала лишь те сведения, которые могли показаться удивительными и полезными великому хану. Когда же обязанности венецианца изменились и он последовательно становился наместником Янчжоу-фу, крупным финансовым чиновником, послом в Индии и, наконец, почетным опекуном царевны Кукачи, он не оставил привычку вести записи, хотя стал обращать больше внимания на то, что заинтересовало бы европейских купцов и рыцарей. Он доверял вполне своей твердой и цепкой памяти, понадеялся, что эти записи пригодятся ему когда-нибудь еще раз.

Корабль плыл, подгоняемый северным ветром, и вскоре Марко Поло увидел Константинополь, утративший прежнее великолепие, полуразрушенный и разграбленный, но оживленный. Здесь генуэзцы с помощью греков постепенно захватили все рынки и пристани и повсюду притесняли венецианских граждан.

В Константинополе три тысячи церквей. На всех перекрестках – церкви и позорные столбы, у которых сидят преступники, забитые в колодки. Прохожие временами плюют в них и бросают конским навозом.

Марко не удивлялся: он видел всякие обычаи и узнал множество законов и религий. Он наблюдал самоистязания мусульман секты шиитов в Исфахане; моления огнепоклонников; бритоголовых архатов, лежащих перед статуей Будды-Майтрейя; камлания гукающих, будто филины, косматых монгольских шаманов; благоуханные курения и покой даосских монастырей; процессии лам среди снегов Тибета; кровавые жертвы на Суматре и пляски обнаженных девушек перед многоликими и многорукими богами Индии.

Корабль плыл мимо скалистых берегов, рассекая волны Эгейского моря. Бедные селения дремали рядом с величественными развалинами.

Местные князья и латинские бароны охотились здесь на уток и диких коз. Пастухи выгоняли блеющие отары к морю и смотрели сверху на рыбачьи лодки с заплатанными парусами.

На воде было опасно: появлялись неожиданно греческие, генуэзские, венецианские галеры, нападали друг на друга, отбирали имущество, людей бросали за борт или увозили на невольничьи рынки. Но случалось, что из южного марева выплывали арабские и сицилийские пираты, молниеносно приближались, забрасывали галеры банками с ядовитыми змеями, метали дротики, стреляли из арбалетов горящими стрелами и превращали недавних победителей в пленников.

На суше было не менее опасно, чем на море. Если путник пытался спастись на берегу, то там его поджидали свирепые горцы или грабители – феодалы. Порядка не было, мира не было – лишь злоба, нищета и насилие.

На службе у самого грозного на свете владыки Марко привык, что насилие совершалось только именем великого хана, прочим же надлежало быть послушными и добродетельными. Он вновь представил зрелище ужасных сражений, когда сходились стотысячные армии; когда пыль заволакивала солнце, тучи стрел закрывали небо и падали вниз, подобно смертоносно жалящему дождю; когда от стука наккаров, топота лошадей, рева слонов и крика воинов содрогалась земля, как во время землетрясения.

Алчный трапезундский базилевс, грубые бароны, поделившие Византийскую империю, скупые и злобные патриции итальянских республик – все они смешны и убоги в своих стремлениях к власти и обогащению, они просто ничтожны, если сравнить их с потомками рыжебородого монгола Темучина, захватившего полмира, опрокинувшего могучие державы, ограбившего тысячу народов и кровавой печатью запечатлевшего в памяти человечества имя неумолимого Чингисхана.

Корабль плыл; Марко Поло, стоя на палубе, ощущал на губах соленые брызги, и времени для размышлений у него было достаточно.

В гаванях и на островах, опоясанных белой пеной прибоя, Марко разглядывал гречанок в пестрых платках, наброшенных на черные волосы. В их одеждах, движениях, медлительной походке многое казалось азиатским, восточным, перенесенным из-за моря.

Марко вспоминал женщин, виденных им в разных землях за четверть века странствий. Женщины чрезвычайно интересовали его: их красота, их особенности и обычаи остались в его памяти наряду с политикой монгольских ханов, ценами на товары и диковинами дальних стран. Прелестные персиянки, сурьмящие веки и красящие хной волосы, пятки и ладони; тюрчанки, заплетающие шестнадцать кос; тучные женщины Бадахшана, надевающие широченные шаровары в сборку, чтобы казаться еще толще; нежные красавицы Кашмира; узкоглазые крепкие монголки; изящные, благоухающие жасмином китаянки с крошечными ножками и телом без единого волоска; грациозные темнокожие женщины Цейлона и Южной Индии и остро пахнущие, толстогубые, курчавые негритянки Занзибара – они смеялись, кокетничали, напевали и пританцовывали, проходя перед ним в воспоминаниях.