Хозяин берега - Леонид Словин

— Свиданий нет, но свидания есть…

— Кто как сумеет. — Старик шевельнул ногой. Я увидел, что на ногах у него огромные ботинки со шнурками и брюки по крайней мере сантиметров на пятнадцать не доходят до щиколоток. Старик словно был в кальсонах. Может, так ходили лет сорок назад?

— Касумов часто к нему ездил?

— По-моему, второй раз.

Живя уединённо — на острове, — старик прокажённый был неплохо осведомлён.

— За какое время?

— В этом месяце.

Внезапно меня осенило. Я вспомнил разговор с Кулиевой.

— Мазут привёз записку? От Умара?

Чёрные зрачки Керима странно кружили — он сидел боком ко мне, и я не знал, кружат ли оба зрачка одинаково, в одном направлении.

— Я не спрашивал, а он мне не сказал. — Старик вздохнул. — Я всем говорю: «Ничего не рассказывайте. Меня будут спрашивать — я вынужден говорить. Мне нельзя врать. Бог не велит».

Впервые он остановил свой чёрный зрачок на мне, Я заглянул в него и почувствовал затаённую боль, щемящую отверженность и безысходность. Я представил, как старику прокажённому сиротливо на безлюдном острове долгими одинокими ночами, как он уязвим и беззащитен.

«А сейчас, после того, как я уйду, все водные прокуроры страны не смогут его защитить…»

— Завтра Касумов будет на свободе, — сказал я. Теперь я уже спешил. Отвезти вас куда-нибудь? Есть у вас где ночевать?

— А… побуду тут…

Массивная нижняя челюсть старика хищно задвигалась, она казалась чрезвычайно сильной, грубая тяжесть её как бы уравновешивала пронзительную ранимость глаз.

Я понял, что он не уедет, пока не встретится с Касумовым.

— До свидания!

Я не погнал «Ниву» кратчайшим путём по набережной, а с Баларгимовым, Балой и Гусейном на заднем сиденье сделал короткий крюк через перевал.

С возвышенности Знаменитых Географов на мгновение открылась центральная часть города, окружённого с трёх сторон скалами; ниже, на уровне заводских труб. у подножия, двигался крохотный, словно игрушечный, тепловозик. Мелькали ставшие привычными похоронные автобусы городских маршрутов. А дальше, близко к воде, виднелись стайки портовых кранов, насыпи щебня, грузовые и рыбоохранные суда.

Ещё несколько минут — и мы снова были на набережной.

За нами не было «хвоста».

Капитан «Спутника» встречал нас на трапе.

— Здорово, Садык. — Антонов отдал честь задержанному, потом почтительно поздоровался за руку.

— Здорово, адмирал! — гаркнул Баларгимов. — Здесь-то меня, надеюсь, накормят?

— Что-нибудь найдём… — Антонов взглянул на меня.

— Не сейчас, — отвёл я его невысказанный вопрос. — Обед на берегу. И сразу потом отдадим швартовы…

— Маршрут прежний? — уточнил Антонов. — Тот берег?

— Нет. Мы должны выйти по курсу «Советской Нахичевани». Они предупреждены. В море следует обеспечить переход арестованного вместе с конвоем на паром.

— Я готов, — только и сказал Антонов.

— Старший конвоя — мой помощник. — Я показал на Балу. — В моё отсутствие он исполняет обязанности водного прокурора участка.

— Во сколько вас ждать?

— Если в течение двух часов нас не будет, поездка автоматически отменяется.

— Понимаю. — Антонов учтиво наклонил голову, её положение при этом практически не изменилось, а щёки ещё больше покраснели.

Я проехал через центр, мимо казаха, торговавшего дынями. Утром, когда я приезжал к Фурману, перед ним лежало четыре дыни, к вечеру осталось три. Но это не смущало его, и завтра он был готов продолжать свою малоэффективную торговую деятельность.

Я высадил следователя. Гусейн был рад тому, что не едет в командировку.

— Спасибо, Игорь Николаевич.

Я ещё несколько минут покрутил по близлежащим улицам и взял курс за город.

— Так мы куда? — Шеф лодок был озадачен. — На метеостанцию?

Мы миновали показавшиеся на берегу здания, вблизи которых был убит Пухов, а потом и место, где стоял когда-то город, нанесённый на карты. Недостоверность здешней жизни, которую я постоянно со дня своего приезда ощущал, шла именно отсюда.

Пыльный участок суши. Несколько проложенных под землёй труб, в которых слышен рёв каспийской воды. Полный бред. Город, положенный в плотину.

Там, внизу, печи, которые топили хозяйки, стены кухонь и спален; священные домашние очаги; лестницы домов, на которых играли дети, мостовые, перекрёстки — всё, что сначала вошло в жизнь, а потом разом, бессмысленно, сброшено было в поток

«Нас не надо жалеть, ведь и мы никого не жалели…» — сказал поэт.

«Ничего не осталось, — снова подумал я, — только рытвины, искорёженная земля».

Я свернул к берегу. Тихие овцы лежали на земле спинами друг к другу.

Вода в заливе слегка плескалась, несколько выступавших из моря огромных чёрных камней метрах в трёхстах от берега казались игрушками, плававшими в детской ванне.

— На сигарах пойдём? — Браконьер догадался, а может, просто заметил в темноте дюралевые баки, соединённые с лодкой. — Только сними с меня наручники, прокурор! В наручниках мне как-то непривычно.

— Сниму. Обязательно.

Я обрадовался по-настоящему, когда увидел впереди Мишу Русакова с его разбойной лодкой.

Всё было уже готово к отплытию. На баке я заметил прорезиненные комбинезоны, какие носят обычно на сейнерах. Тут же лежали ещё три пропахших морем и рыбой тяжёлых рыбацких ватника. Я предпочёл бы, чтобы они оказались заодно и пуленепробиваемыми.

— Оружие взяли? — продолжал интересоваться Баларгимов. — Если они догонят, без автоматов нечего делать! Перетопят, как котят…

— Не перетопят, — заметил Миша.

Он обернул плёнкой привезённые с «Александра Пушкина» кассеты, спрятал в носовом отделении.

Надсадно кричали голодные чайки.

Бала напряжённо вслушивался. Я не мог рассмотреть выражение глаз за тёмными стёклами очков.

— Ты останешься, Бала, — сказал я. — У меня дела на том берегу…

— Но, может, я… — возразил он.

— Ты отведёшь машину. Всё!

Я снял с Баларгимова наручники, подождал, пока он затянет комбинезон.

Мы отчалили на вёслах. Отойдя за камни, Миша Русаков поочерёдно, один за другим, врубил все четыре мотора «Судзуки».

Море наполнилось гулом.

Несколько лысух поднялось в воздух. Они разбегались, низко, словно гидропланы, касаясь воды. После их разбега на поверхности некоторое время ещё оставались полосы — подобие взлётных.