Хозяин берега - Леонид Словин

Сколько их было тут — выборов в Советы, в Верховные и местные! И ничего не менялось. Иссечённые дождями каменные стены, бочки с питьевой водой, доставленной бензовозом. Занесённая песком техника. Распад. Разруха. Запустение…

Собственно, так и должна была выглядеть столица этой порождённой застоем республики, управлявшейся советом шефов лодок, с их собственными вооружёнными силами, разведкой, контрразведкой и всеобщим заговором молчания.

Мы вошли в «козлятник». Вокруг лежали всё те же разбросанные ящики никто не собирался наводить порядок.

Касумов включил свет. Переступив через гребные винты, мы прошли к столу, к чурбакам, заменявшим табуретки.

— Я «ездоком» у Садыка походил. Знаю!.. — Мазут достал сигареты. Тогда у него ещё была одна лодка — старая, двухмоторная. Потом уж новую заказал…

— А из-за чего расстались? — спросил я. — Хотел на своей лодке походить. Была такая мечта…

— И как?

— Пошёл к одному знающему человеку посоветоваться. Так и так… Лодка есть, мотор. И мне будет хорошо, и тебе…

— А он?

— Засмеялся: «Мне ведь с начальством делиться… А у тебя лодка маленькая — много не заработаешь. Давай так: строй большую лодку, на четыре мотора. Нанимай ездоков. Платить мне будешь шесть тысяч в месяц…»

— Рыбнадзору? — я не удержался.

— А ещё и милиции. А по мелочи — участковым, капитанам судов рыбоохраны, охране природы…

— Капитану «Спутника» тоже? — Я вспомнил красное гладковыбритое лицо и шкиперскую бородку.

— И ему.

— Выходит, все взяточники?

— Нет, конечно… Менты и рыбнадзор — люди дисциплинированные. Дадут им приказ орать — в минуту возьмут. Нет приказа — не подойдут! Ведь так, отец? — Он взглянул на прокажённого.

Старик кивнул. Он сидел на пристроенном к стене лежаке. Короткие его ножки в узких брючках со смешными манжетами на добрый вершок не дотягивали до пола.

— Я отказался платить! И через месяц уже сидел…

— Вы Пухову говорили об этом?

— А что Пухов? Что Сергей мог сделать? Он направил в Москву бумагу, в Главрыбвод. Всё написал. Так у него же и сделали обыск! Искали черновики письма и негативы… Вот как всё обернулось!

— Странные дела…

В студенческом исследовании моей жены — «Поведение браконьеров в конфликтной ситуации» — инспекторам рыбнадзора предлагалось дать оценку личностных качеств браконьера: «хороший» — «плохой», «умный» — «глупый», «щедрый» — «жадный» и так далее. При обработке полученных данных выявилась обратная зависимость между стажем инспекторской работы и величиной негативной оценки. С увеличением стажа работы инспектора отрицательная оценка имела тенденцию к сглаживанию, уменьшению. Видимо, Пухов, которого все одинаково характеризовали как опытного инспектора, был в силах подняться до понимания человека, ставшего браконьером в силу сложившихся вокруг него условий, и даже воспользоваться его помощью.

Я прибег к тому же.

— Чью лодку сжёг рыбнадзор перед тем, как ночью подожгли инспекцию? спросил я. Мазут не дал мне договорить:

— Баларгимова.

Мне показалось — я ослышался.

— Баларгимов платил им за одну лодку, а ловил двумя… — пояснил Мазут. — И кто-то его продал.

Я начал понимать.

«Вот почему в ту же ночь пытались сжечь «козлятник» Касумова!» Браконьерские войны переносились на Берег.

Мазут поднялся, включил стоявший на электроплитке чайник, достал из шкафчика заварку. Подумав, он снова полез в шкафчик — вынул три гранёных стакана, и сразу же появилась бутылка.

Я молча смотрел, как мутноватая, здешнего производства «Русская горькая», булькая, освобождает ёмкость. Видел бы сейчас меня Генеральный! Водный прокурор участка. С гранёным стаканом. В «козлятнике». С браконьерами.

Мы выпили.

— Вам известно — кому Баларгимов платил деньги? — спросил я.

— Нет. — Касумов не поднял глаз. Старик тоже смотрел куда-то в сторону.

— Давал, но кому конкретно… — Мазут пожал плечами.

Я понял, что заговор молчания — омерта — перестаёт действовать только против тех, кто уже не опасен: убит или арестован.

— Вы доставили записку из тюрьмы от Умара Кулиева, — сказал я. — Я не спрашиваю, кто вам в этом помог… Пухов знал о ней?

— Только о первой…

— Другую Мазут должен был привезти в ту ночь, когда Пухова убили… Керим пошевелил маленькими, в коротеньких брючках, ножками.

— Должен был, да застрял! Человек, через которого шла бумага, в чём-то проштрафился, попал в изолятор. Мне пришлось сутки ждать…

Я всё понял.

— Вы можете мне её показать? Она у вас? Я обещаю, что без вашего согласия ни она, ни вы, ни те, кто вас послал, — никто не будет фигурировать в этом деле.

— Это можно. — Касумов поднялся. — Можете её взять себе. Тем более что за доставку заплачено.

— Кем?

— Женой Умара.

Мазут подошёл к окну — на полочке, рядом с подоконником, сушилось несколько сигарет, знакомые коробки с изображением Циолковского Евтушенко.

— Откуда эти спички? — спросил я.

— Садыку привезли несколько ящиков. Он раздавал всем.

Мазут выбрал одну из сигарет, подал мне. На ощупь сигарета была совершенно обычной, я раскрошил табак. Внутри лежала маленькая, свёрнутая трубочкой бумажка.

Я поднёс её к свету. Написанная острозаточенным, как игла, графитом записка была короткой:

«Отец он меня у говорил взять всё на себя перед приговором в автозаке он обещал, что всё сделал, что расстрел дадут только чтобы попугать если вы не поможете, я буду третья его жертва».

Громкий крик донёсся неожиданно со стороны метеостанции. Ещё через минуту дверь «козлятника» была отброшена сильным ударом ноги. Огромный лысый казах, которого я уже видел раньше, впихнул внутрь маленькое, выпачканное кровавой краской верещавшее существо, в котором я узнал крохотного карлика Бокассу.

Казах прокричал Касумову несколько слов на своём языке, бросил на стол нож с наборной ручкой, похожий на финку, мотнул головой на забор.

На берегу уже были сумерки. Вместе с Касумовым я бросился к машине, там причитали женщины. В тусклом свете фары, установленной на метеостанции, я увидел лежавшего на заднем сиденье капитана Мишу Русакова, на нём была моя синяя, с белыми полосами, ветровка из Кёльна, по ней ползли, ширились страшные, не меньше чем сама смерть, коричнево-бурые пятна.

Миша был жив, он попытался улыбнуться, но было видно, что это ему даётся с трудом. В ногах у него, рядом с сиденьем, валялись брошенные убийцей спички со знакомым портретом — Бокасса, видимо, предлагал Русакову прикурить.