Измайловский парк - Ирина Лобановская

Арам захохотал.

Профессор невозмутимо кивнул:

— Достоевский писал, что настоящая правда всегда неправдоподобна. Так оно и есть. В истории множество примеров странного, неадекватного поведения людей. Вот, например, рыцарь Роланд — прямо дурак какой-то! Простите за грубость… Ему десять раз предлагали вызвать подкрепление, он гневно и крикливо отказывался. Дождался, пока уже всех почти уничтожили. И на грани полного истребления своих людей наконец произнес: «Пора» — и вызвал подкрепление. Оно пришло, но поздновато. И где тут логика? Всех своих положил, сам погиб, причем знал, что так кончится, — и тянул до самого критического момента — сознательно! Есть тут вообще хоть какое-то уважение к своим людям и хотя бы к самому себе? Прямо тотальный изощренный садомазохизм и откровенная суицидальность. А проще — идиотство чистейшей воды. Поэтому этот вопрос об интеллигенции… Скорее, он стоит о человеческой неадекватности. А она — распространенное явление. Именно в среде интеллигентов. Впрочем, бывает везде. Странности, выпадения из нормы… Только кто, где и когда определил, какой она должна быть, эта норма? Ведь четких критериев нет, и вряд ли они могут быть. Например, религия говорит о человеческой чистоте, и в монастырях ее соблюдают, и во время постов. А в миру человек, избегающий физиологической близости, считается ненормальным. Вспомним того же Блока… Где же истина? И вот ваш друг, с которым вы дрались… Он, вы рассказывали, будет психиатром. Вероятно, найдет ответы на некоторые философские вопросы. По крайней мере, попробует.

Арам хмыкнул. Даст он, как же… Панин способен лишь дать в морду — и то не каждому.

— Хотя философские вопросы — они как раз всегда остаются безответными, — продолжал Бочкарев. — На то они и философские. Вы читали Евангелие?

Арам кивнул:

— Но я мало что понял…

— Это естественно. Есть книги, которые надо читать постоянно. И вот что интересно: церковь, скажем иначе — Премудрость, зовет к себе безумных: «Кто неразумен, обратись сюда».

— Получается, умникам нет входа в церковь? — удивился Арам.

— Верно. Всякую умность надо забыть у входа в храм. С другой стороны, если мудрость лишь в церкви, то вне ее — только безумие, неведение и слепота. Да, все правильно. Кто-то писал об этом… Не помню, кто именно. Входя в церковь, оставь ум свой и станешь истинно умным, оставь свою самодеятельность и станешь истинным деятелем, откажись от самого себя и станешь настоящим владыкой над собою. Но эта истина открыта немногим. И безумные разумники продолжают жить в ослеплении… Господь, странствуя по Земле, призывал грешников, приветствовал умственную и нравственную немощь и гнал прочь силу ума и деловитости. Да-да, умствующим и деловым людям не место в храме… И как много скрыто от таких премудрых и разумных и как много открывается младенцам!

— Петр Александрович, а почему вы стали заниматься историей? — спросил Арам.

Бочкарев протер очочки:

— Видите ли, Арам… В основе поисков древних цивилизаций лежит чувство более глубокое, чем страсть к науке. В особенности если учесть, что эти цивилизации исчезли без всякого влияния не только на наше развитие, но и на какое бы то ни было. И что мы ищем под этими чуждыми нам формами? Наверное, все те же основные причины человеческих страстей, те же начала добродетели и порока, те же житейские драмы, которые столько раз наблюдали и в себе и в других. А в истории, я вам уже говорил, меня всегда интересовал один вопрос — вопрос власти… Он неизменно самый зловещий и страшный в развитии любого государства. И у всех политических противников были обычно две противоположные точки зрения. Одни считали, что папский «меч», в смысле папская власть, власть церкви, выше, чем «меч» короля, то есть светская власть короля. А другие…

— Считали, что наоборот — выше королевский «меч»?

Петр Александрович улыбнулся:

— Нет. Другие утверждали, что оба «меча» по «длине» — равны, одинаковы. Чтобы тогда, в Средние века, кто-нибудь осмелился заявить, что светская власть откровенно выше церковной — нет, это было невозможно! Верхом смелости считалось объявить об их равенстве, но — уж никак не более. А в России, в нашей великой и идиллической дореволюционной России, система государственного управления была поставлена предельно четко и деловито. А именно: высшее и самое культурное сословие — дворяне — били купцов ногами в живот и кнутами по лицам. Купцы, в свою очередь, пинали сапогами в лица крестьян. Крестьянам оставалось — на иное они права не имели — бить только своих лошадей, в чем они иногда и перегибали палку — поклон Федору Михайловичу Достоевскому! Ибо им не на ком больше было отыграться. Вот, собственно, и суть всей иерархии управления монархической России, по которой некоторые до сих пор плачутся. Зато уж российские лошади оттого сделались самыми безропотными и одновременно закаленными, крепкими и выносливыми существами. Вот потому и были столь долгое время основной тягловой силой, транспортом и вообще опорой любого хозяйства во всех смыслах. И оставалась дореволюционная Россия аграрно-патриархальной страной, когда уже в других странах лошадей вовсю заменяли техникой. Господа иностранцы, видимо, животных жалели больше, потому и ездить предпочитали на механизмах. Или на рикшах — тоже можно…

Арам вспомнил о панинском дворянстве. Неужели оно выбралось на свет и уцелело до сих пор в этом наглом потомке?.. Кто знает.

— Дворянство спокойно и беззаботно пользовалось чужим трудом с тех пор, как исправники, предводители и губернаторы охранили его покой от призраков пугачевщины, — продолжал Бочкарев. — Таким образом, дворянство осталось без серьезного дела: вот важный факт, признаки которого становятся заметны с половины восемнадцатого века. Это дворянское безделье, политическое и хозяйственное, — основание, на котором во второй половине все того же восемнадцатого столетия сложился любопытный конгломерат со своеобразными нравами, отношениями и вкусами. Когда люди отрываются от действительности, от жизни окружающих, они обычно создают себе искусственное существование — а что еще им остается делать? И заполняют его призрачными интересами, привыкая игнорировать реалии, как чужие сны, а собственные грезы принимая за истину. А среди властителей, конечно, попадались самые разные личности. Например, римский император Антонин Гелиогабал — явно человек без комплексов, склонный к чудовищному мотовству и разврату. Стремясь доказать свою демократию, он как-то устроил конгресс проституток Рима, надел женское платье и обратился к ним так: «Товарищи!» А затем стал обсуждать с ними различные позиции совокупления.

Арам хихикнул.

— Александр Македонский умер в тридцать три года. Есть версия, что от белой горячки. Во всяком случае, пил он запоями. И три недели до смерти как раз пил. Вообще это надо было постараться: в те времена пить запоями и умереть от так называемой белухи, когда самым крепким напитком тогда было крепленое вино. Водка и другие напитки такой крепости — изобретение уже Средних веков. Помните, как в «Преступлении и наказании» купец на поминках Мармеладова выпил десять рюмок водки и стал громко кричать и поднимать шум? Немного странно, вы не находите? Ведь в те времена водка была не такой крепкой, как сейчас. Сорока-градусовку изобрел Менделеев. Или вот еще любопытный тип — Карл Маркс. Отпрыск многих поколений раввинов, проповедовал братство рабочих, но женился на баронессе Женни фон Вестфален. И все равно ратовал за уничтожение этой самой аристократии. Жил на нетрудовые доходы и мог бы жить как настоящий буржуй, если бы он не спекулировал на бирже, где все проигрывал. Был на содержании у капиталиста Фридриха Энгельса. В стародавние времена такие люди, как Карл Маркс и Гитлер, просто попали бы на костер инквизиции. Жестоко? Но что лучше для человечества? При Сталине Карл Маркс, думаю, угодил бы в концлагерь как тунеядец. А в более поздние годы его посадили бы в дурдом или выбросили за границу. В советское время мы все обчитались: инквизиция, жестокая и мерзкая, жгла людей на кострах. Но теперь, когда нам, в прошлом атеистическим детям, на многое открыли глаза, когда мы наконец-то поняли, с какими темными и вполне реальными силами может иметь дело человек, сознательно или несознательно соединившийся с бесами, то невольно думаешь: а так ли уж не права была эта «жестокая и мракобесная» инквизиция? На Западе ведьм сжигали на кострах, а на Руси — пороли кнутом. Но не дала ли тут слабину именно наша извечная русская гуманность? Ведь если разобраться: пусть ведьмы превращают нас в свиней или лягушек, а мы, вместо того чтобы уничтожить их и спасти от них общество, всего-навсего побьем их кнутом?