Платье от Фортуни - Розалинда Лейкер

– Я полагаю, – сказала Габриэла после того, как они простились с Марко на вокзале в Хьюстоне, – что синьор Романелли неравнодушен к тебе.

Жюльетт со смехом покачала головой.

– Ты говоришь это о каждом, с кем мне удалось здесь побеседовать.

Габриэла улыбнулась, но ничего не ответила.

В лондонском доме Таунзендов Жюльетт ждало письмо, написанное незнакомым почерком. Когда она распечатала конверт, из него выпал кусочек шелка. Жюльетт подняла его, затем прочитала письмо.

«Мне сказали, что когда вы нашли дельфийское платье, то среди кусков не хватало шнуровки и марки модельера. Вы сами заменили шнуровку. Я же добавляю последнюю недостающую деталь. И выражаю свое восхищение.

Искренне ваш, Фортуни».

Жюльетт бросилась к Габриэле.

– Он никогда не прислал бы мне свое клеймо, если бы увидел, что я ошиблась, сшивая платье! Теперь оно завершено.

Габриэла вслух прочла надпись на шелковом кружке: «Мариано Фортуни. Венеция».

– Как великодушно!

– Габриэла, мне так хочется поблагодарить его лично, но, насколько я знаю от Марко, сейчас Фортуни уже в пути.

Жюльетт пришила маркировку на спинку платья с внутренней стороны, рядом с горловиной. Затем написала Николаю об этой удаче.

С Марко она увиделась только на ужине накануне его отъезда. Марко уже знал о письме Фортуни. Его глаза радостно засверкали, когда он увидел, с каким энтузиазмом Жюльетт приняла подарок.

– Я отправила ему в Венецию письмо с благодарностью. Палаццо Пезаро дегли Орфей. Звучит грандиозно!

– Это один из лучших особняков в Венеции. Бывший дворец, построен еще в тринадцатом веке богатейшим родом Пезаро. Сегодня его называют Палаццо Орфей.

– Он на Большом Канале?

– Нет, но недалеко. Фортуни, вернее, дон Мариано, он любит, чтобы к нему так обращались, живет там уже несколько лет. С тех пор, как переехал из дома матери на берегу Большого Канала – Палаццо Мартиненго.

Во время приема Жюльетт пользовалась необычайным успехом и не могла танцевать с Марко так часто, как ей хотелось бы. Но синьор Романелли легко находил общий язык с самыми разными людьми. Когда бы ни посмотрела на него Жюльетт, он всегда увлеченно беседовал. Женщины находили его итальянскую внешность более чем привлекательной.

Последний танец перед ужином Жюльетт оставила для Марко.

– Будете ли вы заезжать в Париж по дороге домой? – спросила девушка, когда вальс окончился, и все направились в столовую.

– На этот раз – нет, у меня слишком много дел на родине.

– А вы были в Японии на шелкопрядильной фабрике?

– Да, три года назад. Что вы думаете о шелках, которые я поставляю Фортуни?

– Мне хотелось бы, чтобы его дельфийские шелка снискали себе ту славу, которую они заслуживают.

– О Фортуни не стоит беспокоиться. Он индивидуалист и не интересуется общественным признанием. Он влюблен в прошлое, в богатые, роскошные ткани, искусство и архитектуру ушедших веков. Древние связи Венеции с Востоком, возможно, сыграли свою роль. Он обожает свой город и был бы счастлив, если бы мог одеваться как Марко Поло.

– Как интересно и увлекательно все, что вы говорите о нем.

В конце вечера Жюльетт простилась с Марко.

– До встречи в Париже!

– До встречи! – отозвался он. – Передайте мой привет Николаю.

– Обязательно.

Все дела Жюльетт улажены и можно уезжать домой. Но Габриэла не хотела отпускать подругу, ведь в Лондоне еще можно посмотреть очень многое! К тому же, было неизвестно, когда возвращается Николай. Жюльетт получила от него только одно письмо. Кроме искренних выражений любви, оно содержало менее радостные вести: ситуация в России со времен его предшествующего визита сильно ухудшилась. По распоряжению отца у ворот особняка Карсавиных установлена охрана, но сам старик с печалью смотрит на вооруженных людей, вспоминая светлые годы детства и юности. Николай ничего не писал о том, как семья Карсавиных отнеслась к его идее брака, но Жюльетт и так поняла, что ее опасения оправдались. Больше, чем когда-либо, ей хотелось вернуться в Париж и встретиться с любимым.

– Мне нужно уехать в пятницу, – твердо сказала девушка за завтраком. – Я узнала расписание паромов в Дувр. Вечером буду в Париже.

Габриэла и Дерек отправились проводить Жюльетт. На вокзале Виктория Габриэла разрыдалась, умоляя подругу быть осторожной и заботиться о себе.

– В любом случае, ты всегда можешь приехать и жить с нами в Лондоне, – голос ее срывался.

Пораженная Жюльетт не понимала причины такого поведения подруги. Она посмотрела на Дерека. Тот только пожал плечами.

– У Габриэлы возникла странная мысль: если ты не будешь здесь, с нами, то обязательно произойдет что-то плохое. Жюльетт, я уверен, что ты умеешь находить свою дорогу в жизни.

– Конечно, – девушка улыбнулась, глядя в озабоченное лицо подруги. – Не волнуйся за меня. В мире моды волчьи законы, но эти волки скорее пугают, чем кусают.

Ее фраза возымела некоторый эффект – Габриэла улыбнулась сквозь слезы.

* * *

Когда Жюльетт прибыла домой, Париж уже светился первыми вечерними огнями. Дениза еще не вернулась из ателье. В коридоре на подносе для писем лежала записка от Николая. Жюльетт вскрыла конверт – письмо написано три дня назад. Николай в Париже, но уже получил указание от дяди отправиться в Брюссель по дипломатическим делам. Николай сообщал, что пытается оттянуть отъезд, чтобы увидеться с Жюльетт. Она тут же позвонила в его номер в отеле. Слуга Николая, узнав ее имя, сообщил, что граф Карсавин уезжает из Парижа завтра в полдень, а сейчас находится в своей мастерской. Даже не переодевшись, прямо в дорожном платье, Жюльетт выбежала из дома и наняла экипаж.

Задыхаясь от волнения, она увидела светящиеся окна мастерской. Жюльетт бросилась к двери, широко распахнула ее.

Николай стоял у завершенной скульптуры. Резко повернувшись, он радостно улыбнулся.

– Боже, ты вернулась! – воскликнул он охрипшим от волнения голосом.

Жюльетт бросилась к нему в объятия. Они поцеловались так страстно, словно пытались утолить голод разлуки. Одежда упала на пол, и через мгновение два тела, казалось, слились воедино. Их охватила такая страсть, что Жюльетт не смогла сдержать стонов почти невыносимого удовольствия. Они закончили одновременно…

Нежась в объятиях друг друга, они улыбались, вновь целовались, наслаждаясь прикосновениями тел, чувствуя, что только вдвоем могут быть счастливы.

– Ты – моя жизнь, – прошептал Николай, – моя единственная любовь.

Она прижалась губами к его рту, боясь, что Николай снова заговорит о будущем. Сегодняшний день принадлежит ей, ничто во внешнем мире не имеет право проникнуть сквозь запертую дверь, сквозь окно с задернутыми шторами.