Штрафбат под Прохоровкой. Остановить "Тигры" любой ценой! - Роман Кожухаров

Времени действительно практически не оставалось. Немцы никак не желали утихомириться, били и били из минометов. Вражеская артиллерия и орудия «самоходок» вели стрельбу в сторону колхоза. Что происходило там, в районе «Октябрьского», рассмотреть с позиции взвода не было никакой возможности, но, по словам Потапова и Гвоздева, события принимали серьезный оборот.

К колхозу непрерывно подтягивалась бронетехника. Танки, самоходные артиллерийские установки и гаубицы, орудийные расчеты, автомобили и подводы сопровождения занимали территорию колхоза. Часть бронетехники, в первую очередь танки, с ходу переправлялась на противоположный берег Псела и концентрировалась за прибрежными холмами, вне зоны видимости для вражеских корректировщиков огня.

Танки дозорной заставы не стали форсировать события. Отогнав эсэсовцев от позиций штрафников, они не ударились в погоню за фашистом, а предпочли вернуться обратно к рубежу переправы. Командир танковой группы старший лейтенант Панкратов предположил, что, увлекшись преследованием, можно угодить под плотный орудийный огонь противника.

О том, что в районе высоты фашисты располагают как минимум одной минометной батареей, танкистов предупредили штрафники. Опасения Панкратова не замедлили подтвердиться практически сразу, как только «семидесятки» и «тридцатьчетверки» появились на южном берегу, по русским танкам с ходу ударили не только фашистские минометчики, но и орудия артиллерийских расчетов и экипажей «самоходок». Чтобы избежать неоправданных потерь, танковая группа вернулась к переправе.

Здесь, используя неровности, складки и прочие особенности ландшафта, танкисты заняли позиции с учетом того, чтобы не только максимально обезопасить себя от вражеских мин и снарядов, но и ответным огнем обеспечивать прикрытие для прибывающих основных сил танкового батальона.

После рассказа Потапова и Гвоздева о бое в лесу возле колхоза «Октябрьский» и о передовом отряде танкистов у старшего лейтенанта Коптюка сложилось четкое ощущение того, что группа Гвоздева напоролась возле «Октябрьского» на дозорную заставу эсэсовцев.

Возможно, часть этой дозорной заставы вступила в бой со штрафным батальоном на рубеже, занятом ротой капитана Телятьева. На это указывало то, что немцы, действовавшие в районе колхоза, имели такие же отличительные знаки и униформу, как те, кто наступал на взвод Коптюка.

Все, как один, эсэсовцы, от пехотинцев до танкистов. И у вражеских автоматчиков, застреленных в лесу, и у тех, которых штрафники положили здесь, одинаковые пятнистые куртки, на лацканах значки с черепом и костями.

Вполне возможно, что эсэсовский разведотряд выдвинулся в район реки Псел и колхоза «Октябрьский» с целью разнюхать ситуацию. На подступах к реке они разделились, часть пошла южнее и, обнаружив брод и успешно его преодолев, вышла к колхозу. Другая часть двинула в лоб, прямиком на позиции штрафников, еще вчера вечером обнаруженные фашистскими минометчиками.

Наличие такой мощной дозорной заставы – до двух взвода танков, в том числе «пантеры» и «тигр», отделение «самоходок», от роты до батальона автоматчиков, – могло означать только одно: следом за ними придут основные силы. А что это за силы, можно было догадаться по всем этим финтифлюшкам, которыми были обвешаны убитые гитлеровцы. Дивизия СС «Мертвая голова» – вот какое чудище нужно было ожидать в гости…

Этими догадками необходимо было срочно поделиться со штабом. В другой момент Коптюк бы озвучил свои соображения напрямую начальнику штаба или командиру роты, по рации, или, в качестве запасного, но не менее надежного варианта, проговорил ординарцу, чтобы тот, примчавшись в штаб, доложил все сказанное слово в слово.

Только что закончившийся бой лишил командира второго взвода обоих выработанных повседневностью средств связи. Рация была разбита. Довганюк, несмотря на все усилия, ничего путного с наладкой связи не добился и был отправлен к ротным связистам за помощью. А что касалось Степанкова…

Не то чтобы он потерял доверие взводного. Он бы в лепешку расшибся, чтобы загладить свой самосуд. Вот и Дерюжный уже заявился, «от Степы», с тем, что, мол, боец раскаивается, что, мол, осознал и больше такого не повторится. Тоже еще парламентер выискался… Сначала, озверевший, фашистов сдавшихся в лапшу покрошил, а потом детский сад устраивает.

– А чего ж он сам не пришел? – с едкой злостью ответил старший лейтенант на озвученное замкомвзвода прошение о помиловании. – Осознал, говоришь?.. Раскаялся?.. Чего ж он, Семеныч, тогда самолично, глядя командиру в глаза, обо всем этом не рассказал? Чего ж он за твою широкую спину спрятался? А?

Дерюжный, который уже был не рад, что вступился за ординарца, промямлил, что, мол, парень убивается и сам не свой и что надо бы его простить.

– Убивается… – съязвил Федор. – Фашиста в бою надо убивать, тогда не придется потом убиваться за пролитую зазря кровь…

Внутренне для себя решение по этому эпизоду Коптюк уже принял. Дальнейшего хода делу он давать не будет. В конце концов, дальше штрафбата уже ничего нет, дальше – только точка, которую ставит приведенный в исполнение приговор о высшей мере. Расстреливать Степу он не собирался, как не собирался предоставлять такую возможность замполиту Веселову, ротному Телятьеву или комбату и политруку. У них своих забот хватает.

Да и за что Степанкова «без суда и следствия»? За то, что тот положил гитлеровских танкистов, превратив их танк в их же собственный стальной гроб? Они сами сдаваться поначалу никак не хотели, все упирались, очередями пулеметными направо и налево разбрасывались… А в таких делах особо не привередничают, коли дали тебе шанс, хватайся за него обеими руками и ногами, потому что через минуту такого шанса уже не будет.

Для Федора в серьезных вопросах, которые ребром вставали по жизни, всегда было первостепенно и важно найти твердый ответ для самого себя. Когда для себя решил, остальное уже мелочи. Остальное, так сказать, дело техники. Вот и сейчас, когда Коптюк понял, что принципиально со Степой вопрос для него закрыт, сразу от сердца отлегла свинцовая тяжесть, которая навалилась после стрельбы Степанкова, которую тот устроил на башне вражеской «пантеры».

Однако в воспитательных целях требовалось немного подержать на расстоянии провинившегося, в вакууме немого укора и осуждения не помешает. Пусть действительно осознает, пусть в нем совесть зашевелится, заворочается. В качестве физкультуры полезно. Пусть сам за то, что набедокурил, отчитается, пусть ответит и покается, тогда видно будет.

В роту надо было идти самому. Тем более что теперь, слава богу, командиры отделений снова заняли свои места согласно штатному порядку. Когда такие, как Потапов, Дерюжный, Довганюк, находились в расположении, Федор был спокоен: есть на кого положиться в плане управления взводом, можно смело отлучаться по командирским делам.