Гибрид - Игорь Беляев

Тут она обязательно приводила в пример слова Демона из поэмы Лермонтова: «Я тот, кого никто не любит…». И заканчивала грустно:

— Надо думать чуть-чуть о других тоже, а не только про своего Карла Маркса.

Один раз тетя Ира сказала:

— Вы, Борис Павлович, наверное, прожили свой век не на той улице.

Но разве дедушка сам виноват? Такая уж получилась жизнь.

Бориспалыч родился в Минске, там и поженился. Обеспечивал махоркой «Тройка» всю царскую армию. Потом жил в Москве у нас на Четвертой Сокольнической или в Лосинке на Нагорной, а умер в Чкалове на Советской. И памятник ему не поставили. Только железную табличку с надписью.

А табличка уже к весне куда-то запропастилась. Так что, где лежит в земле дедушка, теперь неизвестно.

Он считал себя круглым неудачником, потому что его предок на войне потерял свою родную фамилию и стал Харлипом.

Из-за него и я теперь должен так откликаться всю жизнь.

А учительницы в школе никак не могут запомнить, как меня зовут. И называют то Харлов, то Харлевич. Я не обижаюсь. Мне самому не хочется быть Харлипом. Кому охота быть «заячьей губой»! Почему Бог одного делает с правильной фамилией, а другого с неправильной?

Ночью, под одеялом я все-таки попросил у дедушки прощения, а у моего Господа, чтобы Он не делал из меня неудачника.

Лучше уж быть как бабушка Лизаветниколавна, в крайнем случае, как Адельсидоровна. Все-таки бабушки у меня счастливее дедушек.

В эти дни мне втемяшилась в голову еще одна страшная мысль, которую я пока никому не сказал: «А что будет, если умрет товарищ Сталин? Вот как дедушка, нежданно-негаданно?»

Нет, ответил я сам себе, пока идет война, товарищ Сталин ни за что не умрет. Он будет стоять на посту до победы. Хотя в детстве у него была совсем другая фамилия. Джугашвили!

Об этом у нас в семье говорили только шепотом.

Из всех болезней я больше всего люблю ангину. Во-первых, потому что ей можно заболеть, когда захочешь — вспотел, выпил стакан холодной воды и к вечеру — пожалыста — ангина. Во-вторых, не такая уж это тяжелая болезнь. Ну глотать больно, ну голова болит. Не смертельно! Канешно, через каждые полчаса надо полоскать горло бабушкиным раствором: на стакан теплой воды две столовые ложки соли и пять капель йода — гадость жуткая, но помогает. Через день уже можно глотать.

Радио-тарелка то трещит в коридоре, то выключается.

Я себе лежу и лежу за ширмой. Дядя Леня и дядя Яша режутся в подкидного дурака, потому что курить нельзя, где лежит больной ребенок. А руки занять чем-то нужно. По-моему, они еще пьют спирт, закусывают соленым огурцом и рассуждают о международном положении. Как всегда. Только откуда они достали спирт? Даже ребенки знают — во время войны «эта штука дороже золота».

Смотрите! Они подхватили маленький столик и перенесли поближе к окну. Вместе с табуретовками. Это наверное затем, чтобы не мешать мне болеть. А мне скучно просто так лежать за ширмой. Я подвигался, подвигался на подушке. Вот та-ак! Как говорится по-военному — теперь они у меня в «зоне видимости».

Только сейчас дядя Леня и дядя Яша почему-то стали такими маленькими мальчиками, которые сидят на табуретовках и болтают ножками. Хотя говорят своими голосами.

И еще, я точно вижу, между ними ходит кто-то. Так медленно ходит вразвалочку, ко мне спиной и заглядывает в карты. То к дяде Лене, то к дяде Яше. Я не вижу его лица, и мне становится жутко страшно. Хотя дядька этот ничего не говорит. Я не понимаю, как это в наш дом забрался кто-то Чужой. Дядя Леня и дядя Яша на него — ноль внимания. Как будто его и нет в комнате. Но я же вижу, что он — есть. И в карты подглядывает! Фантастика! А может, это тень по потолку шастает?

— И все-таки, Яшка! Я понять не могу, как Гитлер кинул нашего Башмачника. Неужели не догадывался?

— Ты сейчас рассуждаешь, как бабулька на лавочке. Он знал, знал наверняка, но сделать уже ничего не мог. В этом весь фокус!

— Как это не мог? Ну хотя бы вывести войска на старую границу! Там у нас подготовленный был укрепрайон. Это я точно знаю. А что сейчас? Немец атаковал практически сонное царство.

— Твой ход. Бери из прикупа. Имей в виду — черви козыри. Вот ты рассуждаешь как маленький. Ну хорошо. Знал за несколько дней. Даже за месяц! И что? Ведь мы готовились к войне не раньше сорок третьего. Теперь представь. Ультиматум и прочая ахинея. Примкнуть штыки и айда на танки? Да, началась бы обык-но-вен-ная война. Мы это уже проходили. И что? А вот что: обыкновенную войну на этот раз мы проигрывали вчистую, за три недели. Немцы ведь не дураки, они все посчитали. Сколько самолетов, сколько танков… Но они рассчитывали на «обыкновенную» войну. А Башмачник… Ленька! Башмачник сразу понял, что обыкновенную войну мы не вытянем…

В этот момент Тень замерла. И мне даже показалось, что Чужой одобрительно кивнул головой после слов дяди Яши. И тут я почему-то подумал, что, может быть, это Он сам и ходит по нашей комнате.

Канешно, я понимал с одной стороны, что у меня ангина, и я выглядываю в щелочку через ширму, вижу только спину. Но разве не может Он приехать в Чкалов и зайти к нам на чаек?

Комната поплыла-поплыла вместе со столом, где два больших мальчика резались в подкидного, а голова сама собой свалилась на подушку.

Голос дяди Яша гремел откуда-то сверху:

— Башмачнику нужна была необыкновенная война. Война не на жизнь, а на смерть. Война без правил. Чтобы народ взвыл от ярости и сразу простил Башмачнику все его грехи. «Братья! Сестры! Друзья мои…» Для него мы — мразь, лагерная пыль. Глина, из которой он собирался лепить новых человечков. Десять миллионов, двадцать миллионов — пустые цифры. А вот теперь, когда немец плюнул нам в самую душу, мы опять стали народом. Пойми, дурья башка, 22 июня 1941 года Башмачник выиграл свою войну! И теперь обязательно будем пить пиво на Унтер-ден-Линден. А может быть, еще шампанское на Елисейских Полях. В прошлом веке наши казачки, кстати, уже бывали в Парижике. Недурная штука это французское шампанское, шансон и красный флаг на Эйфелевой башне! Весь вопрос в том, что надо чуть-чуть подучиться воевать. Вот почему, Ленька, я скорей сдохну, но допишу эту книжицу. У меня все козыри на руках. Можешь не считать.

— Боюсь, что ты преувеличиваешь!

— А ты не бойся, Ленька. Башмачник — зверюга, каких свет не видывал! Он за километр чует опасность. А тут, видишь ли, под самым носом не разглядел сотню моторизованных дивизий. Танки грохочут, самолеты воют. Чепуха на постном масле! Чепуха! Сделать вид, что нападение неожиданное, — это гениальный ход. Иногда потерять — значит выиграть…

Я лежал ни жив ни мертв. Пошевелиться боялся, потому что если они обнаружат, что я не сплю, а притворяюсь — тут же прекратят этот разговор. А мне было жутко интересно!